Мы и они. — Васька показал большим пальцем за спину. — Мы пришли записаться в музыкальную школу. Вы сами велели нам прийти…

— A-а, вот вы кто! — сказал Геннадий Максимилианович. — Я уже знаю кое-что о ваших планах… — Геннадий Максимилианович с минуту разглядывал нас. Потом продолжил: — Вся сложность в том, что учебный год уже начался…

— Да? — на всякий случай спросил Васька.

Всё было понятно, и нам следовало бы уйти.

Но мы не трогались с места. Мы словно приросли к полу.

Геннадий Максимилианович неожиданно улыбнулся.

— А на чём бы вы, интересно, хотели играть? — спросил он.

Мы не успели ответить. В кабинет вошла какая-то учительница. По всему было видно, что она здорово сердитая.

— Вы представляете, Геннадий Максимилианович, — сказала она возмущённым голосом, — в коридоре ободран стенд. Такого у нас раньше не было!..

Васька глотнул слюну и тихо сказал мне на ухо:

— Пойдём, что ли?

— Минутку, ребята, — остановил нас Геннадий Максимилианович. — Разговор ещё не кончен.

Успокоив учительницу, Геннадий Максимилианович сказал ей, что попозже во всём разберётся, и вновь обратился к нам:

— Так на чём же вы собираетесь играть?

Я решил, что он хочет узнать, есть ли у нас инструменты.

— Вы не беспокойтесь. У нас всё есть…

— Честное пионерское, — вставил Васька. — Все инструменты там, в вестибюле…

— Только Таня на тромбоне отказалась играть, — сказал я.

— Ну, если дело только за тромбоном, — посмеиваясь, сказал Геннадий Максимилианович. — Словом, отправляйтесь в вестибюль и ждите меня там…

Выйдя из кабинета, я посмотрел на Ваську:

— А ну-ка?

Васька без звука протянул мне рисунок бабы-яги.

Исцарапав себе пальцы и ободрав ногти, я с трудом вытащил четыре гвоздика и вернул рисунок на стенд.

Тут в коридоре появился какой-то ученик. Эдакая здоровая дылда. Он набросился на меня:

— Ты чего стенд портишь?

— Не порчу, а восстанавливаю!

— Вижу, как восстанавливаешь! Весь рисунок измял!

Я повернулся к Ваське, а его и след простыл.

Вот так всегда — за всё я в ответе!

Гришина интермедия

Прибежал я в вестибюль и только начал было ругать Ваську за бабу-ягу, вижу, идёт Геннадий Максимилианович.

— Свои музыкальные инструменты оставьте здесь, — сказал он. — А сами идите за мной.

Он привёл нас в зал, в тот самый, куда вчера влетел Женькин мяч. К разбитому окну был приставлен огромный лист фанеры. Я поскорее снял очки. Так всё-таки спокойнее — вдруг Геннадий Максимилианович узнает меня и начнёт расспрашивать про Женьку?

Но он даже не посмотрел в мою сторону.

Мы уселись на стулья, стоявшие вдоль стены, и, с любопытством озираясь, стали ждать, что будет дальше.

А дальше было вот что.

В зал вошли два учителя — старичок, у которого на кончике носа чудом держались очки с разными стёклами, молодая учительница, которая сообщила Геннадию Максимилиановичу о бабе-яге, и завуч школы Татьяна Васильевна.

Все поднялись на сцену и, с интересом поглядывая на нас, стали тихо переговариваться.

Толстый Васька был награждён добродушными улыбками. Он сидел рядом с Гришей и, не отрываясь, смотрел на свои ботинки.

Серёжа судорожно отдирал от воротничка пышный чёрный бант.

Все мы, как говорится, были не в своей тарелке, и лишь Гриша не терял ни спокойствия, ни присутствия духа.

— Мы хотим познакомиться с вашими музыкальными способностями, — сказал Геннадий Максимилианович. — С кого начнём?

Гриша вскочил с места:

— С меня. Я самый маленький!

— Можно и с тебя. Ты на чём-нибудь играешь?

— Может, и играю, только я не пробовал.

— Понятно, — сказал Геннадий Максимилианович, который, по-моему, уже раскусил Гришу. — А на чём хотел бы?

— На любом инструменте с буквы «Г». Можно на губной гармошке? Тётя Соня сказала…

Васька, не целясь, пнул своей мощной ногой слишком разговорчивого дошкольника.

Гриша дёрнулся и тотчас замолк.

— Ну хорошо, — сказал Геннадий Максимилианович и недобро посмотрел на Ваську. — Об инструменте мы поговорим потом. А сейчас спой песенку…

— Песенку? А какую, весёлую? — спросил Гриша.

— Можно весёлую.

— А грустную нельзя?

— Отчего же… Любую.

— Какую захочу?

— Да.

— А я никакую не знаю.

— Что ж ты, голубчик, морочишь нам голову? — сказал старичок в очках. — Сколько тебе лет?

— Пять, — ответил Гриша. — Скоро немножко прибавится.

Гришу усадили подальше от Васьки и попросили всё-таки вспомнить какую-нибудь песенку.

К роялю подошёл Васька и как-то сразу гармонично слился с ним — Васькины ноги были ничуть не тоньше ножек рояля.

— Что будем петь? — спросили его.

Васька вдруг погрустнел, тоскливо посмотрел в окно и неожиданно заныл высоким дрожащим голосом:

Серд-це кра-аса-авиц склон-но к изме-э-не-э…

Я знаю, почему Васька запел про красавиц. У них дома есть такая грампластинка. Васькина мама часто её слушает, подперев кулаком лицо, и поминутно вздыхает.

…И к пере-ме-э-не-э, как ветер ма-ая, — старательно завывал Васька.

В комиссии засмеялись.

— Это весь твой репертуар? — спросил Геннадий Максимилианович, когда Васька спел.

— Ещё я знаю один вальс, — с готовностью ответил Васька. — Только он без слов.

Вальса Васька не пел, но чем-то очень заинтересовал членов комиссии. Они обступили его и спрашивали, спрашивали, загадывали музыкальные загадки, заставляли хлопать в ладоши, прыгать под музыку и вообще всячески забавляли его.

Потом очередь дошла до Кости.

Ну, думаю, этот не растеряется. Но Костя вдруг смутился, вытянул из воротника и без того длинную шею и сразу стал похож на глупого жирафа.

Ему тоже предложили спеть.

Костя прокашлялся, высморкался, одёрнул на себе куртку и сказал тихим голосом:

— Я без аккомпанемента не умею.

Молодая учительница молча села к роялю и вопросительно посмотрела на Костю.

— «Каховка», — объявил Костя, сложил руки на животе и вежливо поклонился.

Учительница лихо сыграла вступление. Костя разинул рот, но после первых же слов: «Каховка, Каховка…», спетых высоким фальцетом, голос его словно разорвался надвое и покатился куда-то вниз.

— Извиняюсь, — сказал Костя басом.

— Ничего, — улыбнулась аккомпаниаторша. — Ты пой, я тебя поймаю в любом регистре.

Каховка, Каховка,

Родная винтовка…