Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Моя любимая поэтесса – Дороти Паркер; в Хантсвилле ее мало кто знает. Ларри знал отлично, и иногда называл меня «мисс Паркер». Он давал мне и другие прозвища, порой слегка обидные, но это же Ларри – и я только радовалась. После больших походов по кабакам он присылал мне по электронке смешные письма с описаниями своего похмелья. «Я как дыхну – ничего живого рядом не останется». А еще ему нравилось завернуть какое-нибудь мудреное длиннющее слово. Я даже не притворялась, будто его знаю, и Ларри начинал объяснять, что доставляло ему массу удовольствия. Он любил слова; наверняка часто сидел за компьютером и выискивал, чем бы меня удивить.
ЛАРРИ ФИЦДЖЕРАЛЬД
В нашей работе порой присутствует черный юмор. Когда видишь столько казней, без него не обойтись. Один осужденный вздумал было сопротивляться, и охранник ему сказал: «Да брось ты, – еще поцарапаешься». Смешно, подумал я, как будто ему не все равно, ему жить-то осталось…
У сотрудников охраны шутка всегда наготове. Как-то раз, когда я зашел в отделение смертников, старший охраны предложил мне взглянуть на Лоуренса Брюэра, которого как раз доставили в тюремную больницу. Брюэр был один из трех расистов, убивших в 1998 году в Джаспере чернокожего Джеймса Берда. Брюэр, Шон Берри и Джон Кинг привязали Берда к машине, протащили несколько миль и бросили его обезглавленное тело перед кладбищем для афроамериканцев. Когда Брюэру сообщили, что ему предстоит – медосмотр, фотографирование татуировок и три укола, – он заявил: «Черт, терпеть не могу уколы!» И надзиратель сказал: «Значит, приятель, в отделении смертников вам делать нечего».
Лесли Гош и его подельник похитили жену банкира, потом что-то у них пошло не так, и они ее убили. Гош носил очки с толстенными линзами. Без них он был практически слеп, но начальник тюрьмы решил проявить осторожность и перед казнью забрал очки. Когда препарат ввели, начальник позвал доктора констатировать смерть. Доктор при этом обычно поднимает казненному веки. И вот он поднял веко, а глаз – выпал! Доктор подхватил его на лету и вставил в глазницу. А потом ворвался в кабинет директора, крича: «Какого черта никто не предупредил, что у него искусственный глаз?»
Помню, казнили как-то еще одного джентльмена, ветхого чернокожего старичка. Он так долго просидел в отделении смертников, что на казнь никто не пришел. То ли все, кто имел отношение к преступлению, уже умерли, то ли просто не захотели прийти, но в комнате свидетелей были только мы с Грачуком. Старик начал произносить последнее слово и говорил до такой степени путано, что мы ничего не поняли, а когда препарат начал поступать ему в вены, вдруг напрягся и завопил: «А “Ковбои”-то каковы, а?» И умер. «Далласские ковбои» играли накануне и на грани поражения ухитрились вырвать победу из рук противника. Мы с Грачуком переглянулись и невольно рассмеялись.
Джозеф Фолдер в 1975 году убил при ограблении в Глейдуотере пожилую даму. Поскольку он был гражданином Канады, за него горой посыпались ходатайства, и в отделении смертников он просидел почти двадцать пять лет. У меня установились с ним неплохие отношения; буквально в день казни он получил отсрочку исполнения, и я поспешил из своего офиса в здание тюрьмы, чтобы его обрадовать. Когда я вбежал в комнату, Брэззил спросил, зачем я здесь.
– Фолдер, вам дали отсрочку! – сказал я.
– Ну, отпад! – заметил он.
– Фолдер, сколько вы тут сидите? Так уже лет двадцать не говорят.
После долгой паузы он спросил:
– Позвольте поинтересоваться, мистер Фицджеральд, – когда у вас день рождения?
Я ответил, и он сказал:
– Ну, так вы еще больше засиделись!
И мы рассмеялись, и Брэззил тоже. «Неблагая весть» к своей работе духовного лица относился очень серьезно, но посмеяться любил не меньше меня…
Перед казнью Джозефа Фолдера Ларри попросил меня дать интервью для какого-то канадского телеканала. Интервью брала молодая женщина; я глубоко ушел в рассуждения о духовном аспекте смертной казни, и тут она говорит: «У меня последний вопрос: мне довелось слышать, что вы получаете большую поддержку от “Раббер дакиз”, – не хотите ли о них рассказать?»
«Раббер дакиз» – секс-шоп в Хантсвилле. Я покраснел и только выдавил: «Вы, похоже, успели побеседовать с этим извращенцем Фицджеральдом?» Девушка рассмеялась.
Одна дама брала у меня интервью, и вдруг раздался неприличный звук. Я подумал, что это она, а она подумала – что я. Через несколько минут – опять тот же звук, смачный такой. Когда он раздался в третий раз, я не выдержал:
– Послушайте, это не я!
– И не я!
Нагибаюсь – и вижу под сиденьем стула пукающий гаджет. А Ларри у себя в кабинете гоготал как гусь.
Позже мне довелось слышать всякие истории о юных годах Ларри, когда ему все было нипочем. Как-то, будучи студентом, Ларри просверлил дырку в багажнике своей машины, наложил туда льда и ездил взад-вперед, продавая спиртное. «Студенты прямо в очередь выстраивались у моей машины», – любил вспоминать он.
Когда квартирный хозяин разрешил ему сделать ремонт, Ларри все выкрасил черной краской, включая окна.
Ларри был человек рок-н-ролла, в шестидесятые и семидесятые крутил музыку по радио и весь проникся духом свободы. Однако к работе в Департаменте относился очень серьезно и прекрасно с ней справлялся. Он отлично понимал, чего хотят журналисты, и научил меня всему, что я знаю о работе по связям с общественностью. Ларри знал, насколько откровенным нужно быть с журналистами, и высоко ставил информационную открытость. Когда в 1998 году казнили Карлу Фэй Такер, – она стала первой женщиной, казненной в Техасе в XX веке, – начальник тюрьмы дал ему неверную о ней информацию, которую Ларри и сообщил СМИ. Когда это выяснилось, Ларри рассвирепел. Начальник подорвал его репутацию: ведь журналисты ждали правдивого рассказа. Ларри понимал: врать нельзя, хотя это вовсе не значит, что журналистам следует сообщать всю правду. Он называл нас «профессиональные хранители тайн».
Поскольку Ларри прекрасно справлялся с работой и журналисты его очень уважали, с рук ему сходило многое, за что другого бы уволили. А так все говорили: «Ну, это же Ларри!» Ларри не выносил одного итальянского репортера, просто в грош не ставил, и всякий раз при встрече показывал ему средний палец, не смущаясь присутствием других журналистов. Не сомневаюсь, что он применял к нему и свои любимые ругательства.
Как-то приехали к нам два французских репортера, а в городе шел дождь. Они спросили у Ларри, где бы им укрыться, а он в ответ: «Нечего ныть, хоть помоетесь разок в жизни». А у меня в голове крутилось: «Ох, Ларри, наживешь ты нам неприятностей».
В тюрьме табачные изделия запрещены, однако Ларри всегда протаскивал сигареты для осужденных на казнь. В служебных машинах курить не разрешается, но Ларри ничем не пробьешь: в пепельнице у него вечно горы окурков от сигарет без фильтра. Все эти новомодные правила для него не были писаны.
