– У тебя точно инфекция. Видишь, мокрота желто-зеленая. Это может закончиться отеком легких, – сказал он. – Вода в легких. Розовая пена – это кровь из лопнувших альвеол.

Он дал мне антибиотики, и я сразу же стала принимать их. В тот вечер церемония пуджи для нас была несколько менее энергичной, чем для команды Феликса, вероятно, потому, что у них все двенадцать альпинистов планировали подняться на вершину, а в нашей команде было только три человека плюс я, но я все равно оценила духовный смысл обряда. Когда в три часа ночи мы выступили в сторону ледопада Кхумбу, я ощущала воодушевление. Нашей целью было Футбольное поле на полпути между базовым и первым лагерями, расположенное чуть ниже Западного Кума (интересное слово, пишется Cwm21, а произносится «кум» – вот до чего валлийцы не любят писать гласные!) в широкой седловине, известной как Долина Тишины. План состоял в том, чтобы добраться туда, а затем вернуться, прежде чем полуденное солнце согреет и сделает неустойчивыми зубчатые сераки, массивные столбы льда, выталкиваемые вверх перемещающимся ледником размером с целый город.

Я тащилась вперед, измученная, страдающая от гипоксии, шагая вслед за проводником, которому я доверяла мало и симпатизировала еще меньше. Глубокие трещины я пересекала медленно. Некоторые были не шире вытянутой руки, и Дэвид пристыдил меня, заставляя перепрыгивать через них, а тяжелый рюкзак мотался у меня на шее. Другие зияли провалами в несколько метров шириной. Шерпы из команды Icefall doctors заранее установили мосты над этими трещинами. Если одной лестницы не хватало, поперек трещины плашмя укладывали еще две или три, связанные друг с другом лестницы. Когда я впервые увидела подобную конструкцию, она показалась мне крайне сомнительной. Шатко. Ненадежно. По сторонам связанных вместе лестниц были провешены веревки-перила, к которым альпинист с оптимизмом пристегивает свою обвязку. Так и подмывает опуститься на четвереньки и поползти, но, стоит только сделать это, как обнаружишь, что смотришь вниз, в вечность пустоты. Нет, надо стоять прямо, ставить кошки на перекладины лестницы и верить в того бога, на чью милость надеетесь. Единственный мой совет – не переполнять мочевой пузырь тем количеством черного чая, что я выхлебала в то утро.

Каждый раз, когда я неуверенно ставила ногу на одну из скользких лестниц, я пыталась почувствовать касающийся моей кожи медальон Святого Христофора. Перед глазами стояла гравюра, которая висела когда-то у нас дома, когда я была совсем маленькой. Heilige Schutzengel, знакомая картина Ханса Зацки: на ней двое ребятишек перебираются через глубокую пропасть по ужасно опасному деревянному мостику. Когда-то я думала, что это, наверное, Гензель или Гретель. Или, может, мы с моим младшим братом. Мост зияет дырами в гнилых досках. Очевидно, детям невероятно страшно, но они идут вперед, держась за руки. Старшая сестра заботливо обнимает братика, а за ними парит ангел, прекрасный и безмятежный, и такой уверенный, словно ему совсем не страшно. Помню, как в детстве рассматривала эту картину, находя в ней немало утешения, но позже, когда я жила в доме одна, стоило только кинуть взгляд на гравюру, и я чувст-вовала себя обманутой и незащищенной. «Никогда не пытайся бежать быстрее, чем может летать твой ангел-хранитель», – часто повторяю я. Да уж, моему ангелу-хранителю досталось немало кардиотренировок.

Было темно и очень холодно, температура воздуха около минус 18° по Цельсию. Между сераками стонал усиливающийся ветер, напоминавший хор стареющих баритонов, отчего становилось еще тоскливее. Сердце сжималось всякий раз, когда мой налобный фонарь высвечивал очередную глубокую трещину в леднике.

– Долго еще? – спрашивала я сто раз.

И каждый раз Дэвид хмыкал в ответ:

– Не очень.

Лучше тащиться дальше в тишине – шаг, три неглубоких глотка воздуха, шаг, еще три глотка – втискивая кошки в снег. Оказывается, ковылять по льду в привязанных к ботинкам стальных вилках для спагетти еще сложнее, чем бегать по подземке на шпильках. Через час или два я почувствовала, что обезвожена. Я обливалась потом, взмокла от напряжения. Делая очередной шаг вперед, я мучительно заставляла себя сделать вдох и выдох ноющими легкими. После каждого выдоха передо мной повисало серебристое облако, и я заставляла себя войти в него. Шаг. Вдох. Шаг. Вдох. Черное небо стало серебристо-серым. Я проигрывала свое сражение, теряя время, и, чем дольше мы поднимались, тем медленнее я двигалась. Члены команды исчезли в ледовом мареве рассвета, лавируя среди возвышающихся сераков далеко впереди. Стараясь сохранить равновесие, я боролась за каждый вдох и пробиралась вдоль крутого обледеневшего утеса. Вынужденный замыкать шествие, Дэвид плелся в нескольких шагах позади меня, то и дело повторяя:

– Ванесса, ты отстаешь. Ванесса, прибавь шагу. Ванесса, следи за своим дыханием.

Солнце выглянуло из-за далекого хребта. Время завт-рака в базовом лагере далеко внизу давно прошло. Вершина сияла перламутром на фоне сверкающей синевы неба. Солнечный свет проникал в ледопад и превращал серебро в золото. Я остановилась, прислушиваясь. Мне доводилось слышать, что у детей из неблагополучных семей развивается подсознательное чутье, словно под кожей у них всегда чутко работает некий прибор слежения.

Случившееся затем – неожиданный обвал – началось с тревожной тишины. Нестабильная гора льда над нами вдруг издала какой-то странный звук, вроде гулкого бурчания в животе, а затем кто-то выпалил из обреза – «бух! бух! бух!» – один серак за другим рушатся, возникают новые зияющие пустотой провалы, а те трещины, что были, с грохотом смыкаются. Снежная пыль вырывается наружу и взвивается вверх. Обломки расколовшегося льда и камней, как шрапнель, со свистом рассекают чистейший воздух. Обвал сорвался сверху, стремительный и неудержимый, как армада вмерзших в лед океанских лайнеров. Я чувствовала, как завибрировало все тело, от окоченевших пальцев на ногах до ноющих плеч. Казалось, позвоночник гудит от напряжения, как камертон. Паника скрутила живот в тугой и холодный узел страха. Я не чувствовала ни времени, ни расстояния, не знала, далеко ли обвал, быстро ли он идет, долго ли продлится, ничего, только сознавала мощь присутствия стихии, видела каскады рушащихся сераков: некоторые из них были размером с дом, а другие – с бульдозер или микроавтобус. Невозможно было воспринять все разом. Память вырывала из происходящего отдельные образы, которые и сейчас на миг вспыхивают у меня перед глазами: ледовая картечь, взрыв серака, белое облако пара, повисшее в воздухе перед ошеломленным Дэвидом.

– Черт! – прохрипела я. – Что нам делать?

Можно было бы предполагать, что на случай любой предсказуемой чрезвычайной ситуации заранее разработан некий протокол действий, ведь обвал в ледопаде Кхумбу – явно