– И сабры мне говорили бы: «Лех ли Русия», то есть, езжай в Россию, – грустно усмехается толстячок. – Представляете, каково: быть в Советском Союзе жидом пархатым, приехать в Эрец, а там ты – паршивый русский. Нас, русских, теперь везде шпыняют. Такое наше галутное счастье…

Удержаться от гомерического хохота мне помогает появление официанта, который ставит на край стола блюдечко со счетом. За крошечную чашку кофе и пирожное с меня причитается восемьдесят сантимов, то есть, почти полтора доллара. Ладно, пусть подавятся.

– Спасибо, сдачи не надо, – бросаю на блюдечко звонкий лат и встаю со стула. – До свидания, Михаил.

– До свидания. А кстати, напомните, как вы сказали насчет этой самой, которая не взрывается?.. – просит тот.

– Мамалыга, – отвечаю я и скромно уточняю. – Только это говорил не я, а Чаушеску о румынском народе.

– Так ведь взорвались наконец и поставили его к стенке! – радостно восклицает толстощекий бунтарь.

– Исключение из всеобщего правила, – сухо говорю я и направляюсь в гардеробную.

Идя по улице Вальню, вглядываюсь в лица прохожих. Очень разные лица, то пригнетенно-безысходные, то улыбчивые, и по ним не разберешь, что творится в стране. Люди втянуты в круговерть повседневной жизни, большинству особого дела нет, какой в их стране политический режим. Они вкалывают, едят и пьют, делают детей и ложатся в гроб, независимо от того, кто ими правит: Сталин или Гитлер, Мао или Пол Пот, Ельцин или Каулиньш. Тем более, простакам не дано знать, куда уходят нити реальной власти, в чьих кулаках они намертво зажаты. Над серыми незрячими толпами кривляются надутые марионетки. А если хоть немного заглянуть за театральные кулисы, накатывает холодная оторопь и подступает вязкая тошнота. Паситесь, мирные народы. Спите спокойно наяву. Ваше счастье в неведении.

Мой путь лежит в другой конец крохотной Старой Риги, там живет Грушкин, на узкой улочке напротив синагоги. Поравнявшись с ней, я вижу знак свастики, напыленный зеленой аэрозольной краской на ее стене. Судя по состоянию краски, он там нарисован уже давно, и никто не торопится его смывать. Очевидно, властям все равно, а раввины рассудили, что гитлеровская эмблема позорит не их, а тех, кто ее намалевал.

Вхожу в провонявший мочой подъезд, поднимаюсь на третий этаж, звоню в дверь длинным звонком, памятуя о том, что Роберт туговат на ухо.

Грушкин открывает мне дверь и широко улыбается.

– Здравствуйте, заходите, очень рад… Сюда, пожалуйста.

Сняв куртку, вхожу в просторную комнату. На стене висит огромная дряхлая карта СССР, рядом с ней там и сям прикноплены большие фотоснимки, сделанные с космического спутника. Видимо, на память о тех временах, когда хозяин дома имел возможность заниматься наукой. У окна большой письменный стол, погребенный под грудами книг и густо исписанных бумаг, а из угла, где стоит изразцовая печка, на меня выпучился крыжовенными глазищами здоровенный серый кот.

– Хотите чаю? У меня есть хороший, цейлонский.

– Благодарю, не стоит утруждаться. Я недавно кофе выпил.

Мы усаживаемся в продавленные кресла возле обшарпанного журнального столика, Роберт вставляет в ухо капсюль слухового аппарата.

– Как вы поживаете? – спрашиваю я. – Нашли наконец работу?

Грушкин кривится и машет рукой.

– Да, подвернулась тут халтура для одной фирмы. Только что закончил…

Тема интересная, ведь он выполняет заказ для немецкой разведки, о чем сообщил вчера Чернышев.

– А я уж думал, по вашей специальности в Латвии делать сейчас нечего, – начинаю обиняками подбираться к сути дела.

– Латвии это не касается. Но я, знаете ли, набрел на очень интересные выводы. Хотите, расскажу?

– Конечно.

Встав с кресла, Грушкин идет к письменному столу, нагибается и, кряхтя, выдергивает вилку из телефонной розетки. Вероятно, он полагает, что таким образом можно обезопаситься от подслушивания. У Роберта, ходившего при советской власти в полудиссидентах, закрепились конспиративные привычки двадцатилетней давности. Между тем я совершенно уверен, что ВАД записывает наш с ним разговор, пользуясь одним из десятков современных хитроумных способов. В частности, можно снимать колебания микрофонной мембраны и с отключенного телефона. Или же в аппарате установлен жучок с независимым питанием. Беседу порой подслушивают, улавливая микротоки, возникающие в чашечке дверного звонка. Наконец, микрофоном послужит окно, если направить на его стекло лазерный луч и записывать отраженный промодулированный сигнал.

– Меня попросили прикинуть суммарный золотой потенциал России, я по этому вопросу собаку съел, – снова водрузившись на кресло, сообщает Грушкин. – Да и начинал-то я работать на Учуре, в старательской артели у Туманова. Той самой, которая Высоцкого в семидесятых годах прятала от гэбе. Тогда я шутя заработал вот на эту квартиру, – Он поводит вокруг рукой. – Ну и еще, конечно, потом диссертацию по золоту писал. А тут сижу, жрать нечего, за квартиру платить нечем, вдруг приходят ребята от фирмы и предлагают целых сто латов, представляете? Работа плевая, меня среди ночи разбудить, сразу отвечу, что и как.

По курсу сто латов – примерно полтораста долларов, прикидываю я. Тем не менее безработный Роберт рад тому, что продает важную стратегическую информацию за бесценок, то есть, по здешним меркам, за два месячных прожиточных минимума.

– В общем, картина получилась о-очень, очень интересная, – продолжает он. – Вам как, вкратце или поподробнее?

– Если можно, поподробнее, пожалуйста.

– Тогда слушайте. Я поставил бы Сталину памятник из чистого золота, – запальчиво говорит Грушкин. – Знаете, за что?

– Понятия не имею.

– Он велел опробовать все малые ручьи в Сибири, потенциально золотоносные. И развернул широкую добычу золота. Ленин, как известно, сплавил весь золотой запас за границу, надеялся, скоро будет мировая революция, на хрена держать заначку. А вот когда Сталин умер, золотой запас был ого-го, пятнадцать тысяч тонн, лихо, да? Ну, потом Брежнев все растранжирил, причем в обход квоты, по каналам западного черного рынка. И Андропову в наследство досталось всего триста тонн. Российское золото дважды вливалось в экономику Запада и сильно оздоровило тамошнее финансовое положение. Ну, это я так, в скобках. В общем, в России еще со сталинских времен везде разведаны области, где ручьи текут с гранитов и по руслу откладывается золото. Но до сих пор разрабатывались только те россыпи, где содержание золота не меньше трех с половиной граммов на кубометр. Прочие попросту не входили в обсчет. Представляете?

Пока я ничего себе не представляю, но с умным видом киваю головой:

– Так-так. Ну, и?..

– А вот на Западе пригодными для промышленной разработки считаются участки, где есть хотя бы восемь десятых грамма на кубометр, нич-чего себе! Соответствующие технологии уже есть в Штатах, Канаде и Австралии. Ну, я сделал пересчет и оказалось, что Россия абсолютный мировой лидер по количеству золота в недрах. В нашей нищей сраной России золота в десятки раз больше, чем даже в ЮАР, представьте себе!