На мгновение могло показаться, что Святой город следует передать в руки церковного вождя. Клирики не жалели сил, защищая эту идею вне стен совета – ведь город был церковной вотчиной, а поскольку папский легат умер, не дойдя до него, нужно было бы выбрать среди присутствующих клириков патриарха, который и примет Иерусалим на хранение.

Но всем было ясно, что город еще более нуждается в активном защитнике; по общему мнению участников совета, им должен быть король, умело владеющий оружием, способный организовать оборону, и, как следствие, подчинение еще не завоеванных территорий, а также обеспечить единство среди баронов, остающихся в Святой Земле. После этого совет сделал выбор, который – какими резонами его не объясняли после – продемонстрировал склонность к моральной "чистоте" у этих баронов, хоть и не раз проявлявших насильственные и амбициозные черты характера, но в данном случае не давших повода обвинить их в низости и в наличии личных интересов. Ведь они выбрали не самого богатого – Раймунда Сен-Жилльского, которому много рыцарей было обязано своей экипировкой и дорожными издержками, ни самого рассудительного Танкреда, характер которого сразу становится понятным для нас, если вспомнить, что он принадлежал к тому же семейству, что и Боэмунд, но самого "благочестивого" – Готфрида Бульонского. Этот человек за три года скитаний, боев и испытаний доказал свою храбрость и мудрость.

Естественно, хватало и других причин, которыми можно объяснить выбор совета: многие бароны предлагали корону Раймунду, который сам отказался от нее; прочих "высокородных баронов", как Роберта Фландрского и Роберта Нормандского, судя по всему, мало привлекала перспектива остаться в Святой Земле. Можно ссылаться на тысячи разных причин и тысячи разных интриг. Но факт остается фактом. Бароны остановили выбор на человеке, обладавшем моральными достоинствами и широтой души, физически крепком – воплощении рыцарского идеала.

Некоторые историки в наше время находят у герцога нижней Лотарингии всевозможные недостатки, считая его "посредственным политиком, скверным правителем и т. д.". Но это всего лишь свидетельствует о том, что наши современные критерии оценки совершенно иные, чем в XII в. Хронисты той эпохи как один сходятся во мнении: для них Готфрид является человеком благочестивым и справедливым, настолько благочестивым, что его соратники часто выходили из себя, простаивая с ним долгие часы в церкви, в то время как их ужин остывал. Он никогда не страшился битвы, и его меч всегда принадлежал Господу.

В любом случае, этот человек доказал, что достоин оказанной ему чести, уже тем, что отказался от нее. Точнее, он согласился занять предложенный ему пост, отказавшись от почестей: он согласился защищать Святые места, но отказался принять королевский титул. Спустя время Гвиберт Ножанский придумал популярную формулу, согласно которой Готфрид просто не желал "носить золотую корону там, где Христос носил терновый венец". Неизвестно, были произнесены в реальности эти слова, но факты говорят сами за себя: Готфрид удовольствовался титулом "защитника Святого Гроба" и 9 августа, через 15 дней после своего избрания (22 июля), начал наступление против египетской армии, направленной каирским халифом на помощь Иерусалиму, но подошедшей слишком поздно (ведь никто не думал, что город будет взят так быстро). Однако египтяне имели хороший шанс отбить город, если бы они задержались еще на несколько дней: в этот момент войска крестоносцев, пустившиеся в обратный путь в Европу, ушли бы слишком далеко. Теперь же, спешно созванные Готфридом, бароны собрали свои рассредоточенные войска и отбросили египетскую армию под стены Аскалона.

Удивителен отъезд крестоносцев, поэтому большинство историков обвиняет их в отсутствии здравого политического смысла. Ведь всякому понятно, что следовало бы вызвать колонистов, которые действительно заняли бы землю, таким образом упрочив завоевание. Но нужно учитывать одно соображение: крестоносцы никогда даже не помышляли о колонизации, и их поход не имеет ничего общего с экспедициями XVI в. в Новый Свет и попыткой европейцев в XIX в. подчинить себе цветные народы. Наше видение мира очень сильно отличается от средневекового, и потому-то мы так неверно судим о действиях крестоносцев; их оценочные критерии, повторю еще раз, несравнимы с нашими. Иерусалимскому королевству изначально было суждено непрочное существование, поддерживаемое с переменным успехом, по мере возможностей и благодаря прибытию новых крестоносцев, которым приходилось продолжать дело их предшественников. Но никому даже в голову не приходила идея, совершенно естественная для нас: внедрить на месте чиновников и военных, пришедших из метрополии и подчиняющихся ее приказам, чтобы упрочить завоевание, в то время как колонисты начали бы эксплуатацию земли и, соответственно, ее обитателей. Конечно, это вовсе не означает, что завоевание было осуществлено вообще без организации, и ни один крестоносец не стал "колонистом"; но если такое и происходило, то только по воле случая.

То же самое можно сказать о королевской власти, учрежденной франками в Иерусалиме и Святой Земле: к внедрению этого института не были готовы заранее. Просто бароны в силу обстоятельств и устоявшихся правил действовали в духе своего времени. Вот почему, прежде всего, в их действиях отчетливо просматривают основные принципы феодального порядка, так же как они видны и в наиболее законченном памятнике феодального права, каким является составленный гораздо позже сборник кутюмов и обычаев латинских королевств, известный под названием Иерусалимских ассиз. Это детище феодализма, рожденное в пору его наивысшего расцвета и зрелости.

Основным последствием решений, принятых баронами в Иерусалиме, было внедрение принципа личной связи человека с его сеньором. В свою очередь, оно вызвало к жизни любопытный курьез: этот уголок Иудеи по своему устройству стал походить на лотарингскую или, точнее. арденнскую землю, ибо Готфрид роздал земли, составляющие королевство Иерусалимское, что, в общем, было естественно, людям из своего отряда, которые провели весь поход бок о бок с ним. Историк Жан Ришар убедительно доказал это, перечислив имена его иерусалимских вассалов: Герхард д'Авен, Рауль де Музон, Миль де Клермон-д'Аргонн, Андре де Водемон, Арнульф Лотарингец и т. д. В их ряды затесался лишь один провансалец, по имени Годемар Карпенель, который наверняка ощущал себя немного одиноко. Все эти вассалы в случае необходимости будут единым фронтом сплачиваться вокруг своего сеньора: только с их помощью Балдуин Булонский смог наследовать своему брату Готфриду, умершему на следующий, 1100, год. Иерусалимский патриарх призвал Боэмунда, но бароны королевства не согласились с его выбором и остались верны своему линьяжу.

Что еще более удивительно, так это феодальный характер королевской власти, который необычайно сильно проявился в Святой Земле, где его наблюдаешь словно через увеличительное стекло. Американский историк Ла Монт видела в нем "чистой воды феодальные институты", отметив к тому же, что в латинских королевствах преобладали традиции французского феодализма.

Эта средневековая королевская власть была полной противоположностью абсолютной монархии. Король – а этот титул на самом деле принял только брат и наследник Готфрида – фактически был представителем баронов, одним из них. Конечно, его королевская власть отчасти носила наследственный характер, или, точнее, стала носить, как мы видели, Готфрид был избран, а Балдуин призван править, да и то лишь благодаря верности лотарингских баронов; после его смерти некоторые из баронов (по-прежнему) захотели возвести на трон его ближайшего родственника, Евстафия Булонского, другие же высказались в пользу дальнего кузена, Балдуина дю Бурга, преимущество которого состояло в том, что он был графом Эдессы и находился в пределах досягаемости, в то время как Евстафий пребывал на Западе. После Балдуина II бразды правления перешли к его зятю, и наследство, таким образом, кочевало от родственника к родственнику, всегда находясь под контролем баронов, которые иногда вмешивались и противодействовали воле претендентов на трон. Когда, согласно освященному кутюмами порядку наследования, вотчина Балдуина Прокаженного должна была перейти к его самой младшей сестре Изабелле, бароны заставили ее развестись, чтобы тут же выдать замуж за человека, более способного, по их мнению, сохранить королевство.