и биологии, и ветеринарии, и экономики, и домоводства. Русский язык в принципе не изучался, поскольку считалось, что правописание должно быть освоено в процессе усиленного чтения. Вместо системы оценок «единицы» — «пятерки» школьникам ставили отметки устно: «очень плохо», «плохо», «удовлетворительно», «хорошо», «отлично».

Теоретическим основанием всех этих новшеств стала (фактически давно известная тем же американцам) объявленная «новой советской наукой» педология. Педологи тестировали детей, задавая им вопросы: «Почему не падает солнышко?», «Где находится твоя мысль?». Главный советский педолог Арон Борисович Залкинд, автор «Двенадцати половых заповедей революционного пролетариата», предлагал вовлекать детей в «революционную практику» с ясельного возраста, а заодно выкинуть на помойку рождественскую елку и волшебные сказки ради воспитания молодого поколения в атеистическом духе.

Трудно судить, хороши или плохи были принципы этой «новой науки», споры об этом продолжаются до сих пор. Но когда в середине 1930-х годов большинство проведенных в московских школах тестирований показало, что лишь 15 процентов учеников могут быть признаны «полноценными» и эти дети далеко не «пролетарского» происхождения, реакция со стороны Кремля последовала незамедлительная и суровая. Вышло несколько грозных партийных постановлений, в которых от Народного комиссариата просвещения (Наркомпрос) жестко потребовали вернуться к привычной классноурочной системе. С экспериментаторством было покончено. Вновь вводились учебные программы, только уже на «научно-марксистской» основе. Школа все более ориентировалась на классическую гимназию, несбыточную «детскую мечту» многих большевистских вождей, гордо писавших в графе «образование» своих партийных анкет: «10 лет царской каторги и 8 лет тюрем».

Была введена плата за обучение в старших классах, а также школьная форма, копировавшая гимназические мундирчики. Появилось чистописание, оценки вновь выставлялись цифрами, было отменено как предмет трудовое обучение.

Все сразу мгновенно и хорошо усвоили, что педологи — это вредители, издевавшиеся над советскими детьми, апологеты реакционной буржуазной науки, пробравшиеся в Наркомпрос при преступном попустительстве его руководителей, английских и японских шпионов. Были полностью ликвидированы все педологические учреждения и факультеты, как, впрочем, и сама эта специальность. Последовали исключения из партии, увольнения с работы, аресты, «покаяния» на всевозможных собраниях.

Когда газета «Правда» подвергла ожесточенной критике Д. Д. Шостаковича за «сумбур вместо музыки», было запрещено устраивать сумбур и в головах советских детей, а по «педологам-вредителям» был нанесен решительный удар. Кто знает, может быть, судьба выкорчеванной с корнем этой наивной науки — педологии — предвещала не столь отдаленное будущее генетики и кибернетики?

Итак, когда Сергей Капица в 1937 году поступил в МОПШК, она была переименована в школу № 32. В ней еще оставалась атмосфера интернационализма и взаимопомощи, в ее стенах работали замечательные преподаватели, авторы известных учебников по математике, литературе, физике. Но сама школа стала уже не «опытно-экспериментальной коммуной», а весьма элитным учебным заведением. Она считалась лучшей в Москве.

Шефствовал над школой находившийся недалеко Театр им. Вахтангова, поэтому иногда в нее брали детей артистов, живших в этом районе. Для соблюдения же «пролетарской справедливости» 30 процентов учеников набирались из семей работниц единственного промышленного предприятия в этом районе — Текстильной фабрики им. В. М. Молотова. Остальным москвичам попасть в нее было трудно: слишком много высокопоставленных родителей стремилось устроить туда своих чад.

Большую часть учеников теперь составляли дети из Дома на набережной, или, как его тогда называли, Дома Правительства, где жили представители высшего эшелона политической власти, военной и научной элиты.

В 1937–1938 годах родители многих из этих «элитных» школьников были арестованы, а Дом Правительства ученики между собой стали называть ДОПР, как бы сокращенно, но подразумевая при этом «дом предварительного заключения»…

Здесь Сергей проучился с третьего по пятый класс. Всего-то три года, но они многое определили и в его дальнейшем окружении, и в мировоззрении. И это не случайно: ведь у многих людей из известных школ судьбы часто пересекаются, поскольку формируется определенный круг общения с общими интересами. Так случилось и на сей раз.

В одной школе с Сережей училась кареглазая смуглая девочка Татьяна Дамир, она была в старшем классе. Она его заметила, а он ее — тогда еще нет. Как потом вспоминал сам Сергей Петрович, «мы с Таней учились в одной школе, но я ее не знал, а она меня знала, потому что я был «английский мальчик». Она женским чутьем сразу же безошибочно поняла, что судьба определила ей быть с ним рядом. Но не будем забегать вперед.

Сергей сильно отличался от своих ровесников как манерой одеваться, так и акцентом. Однокашники проявляли к нему понятный интерес, внимательно присматриваясь к новичку. Мальчик своих ровесников не чурался, начал быстро общаться со всеми, но совсем близко к себе никого не подпускал.

«Наш новый московский быт мало чем отличался от английского. Пожалуй, несколько изменился распорядок, появились супы, да и одежда была немного другой. Обязательной частью обуви стали галоши, а зимой еще и валенки. Хотя английский стиль одежды тоже сохранялся — на удивление московских сверстников, мы носили короткие штаны и гольфы, а отец ходил в бриджах с тростью», — вспоминал Сергей Петрович.

В школу Сережу Капицу привозила гувернантка. Смелую, красивую и решительную Сильвию Уэллс пригласили из Англии, чтобы поддерживать у детей знание английского языка и заниматься с ними музыкой, а также чтобы максимально смягчить стресс от смены обстановки. Англичанка Сильвия в любой мороз ходила с непокрытой головой, демонстрируя роскошные темные волосы.

«Она была старинной приятельницей Анны Алексеевны и Петра Леонидовича, и летом мы всегда встречались у них, я только не знал, что она и живет в их доме. Сначала я удивился: кто это? — встречая почти всегда рядом с Анной Алексеевной очень элегантную, стройную, хотя и немолодую женщину, всегда как-то по-заграничному, очень экстравагантно, «по-шотландски» одетую, говорящую на ломаном русском языке и часто переходящую на английский. Оказалось, что Сильвия действительно англичанка, из старинного ирландского рода. Еще много лет назад, в то время, когда Петр Леонидович только что вернулся из Англии навсегда, он обратился к своим друзьям в этой стране с просьбой найти ему какую-нибудь девушку, чтобы она могла воспитывать его детей в Москве, разговаривая с ними по-английски. Ребята знали язык с детства, и родители хотели сохранить его у них. Узнав о вакансии, Сильвия решила поехать на три месяца в Россию. Здесь она очень быстро и близко сошлась с семьей Капицы. Трудовая, но веселая жизнь семьи, полная творческого вдохновения и широкого гостеприимства, понравилась ей. А может, дело было не только в этом. Один из механиков Петра Леонидовича, Вася Перевозчиков, был таким красивым. И очень скоро Сильвия вышла за него замуж, родила прекрасного сына, приняла советское подданство»[20].

Справедливости ради необходимо отметить,