связываться с доставкой, курьера по всей улице приходится ловить. Но ничего, всех поймала – и курьера, и с ним за компанию Лийса, ждавшего ее на углу. И теперь одобрительно смотрела, как Лийс открывает вторую коробку. Все-таки суши – универсальное угощение. Они почему-то нравятся обитателям всех миров.

– Я пока сходил всего по двум адресам из шести, – с набитым ртом говорил Лийс. – Это непрофессионально, да и просто против здравого смысла. По-хорошему, сначала надо внимательно осмотреть все, что тебе предлагают, а уже потом ответственно отбирать. Но какой может быть здравый смысл! Уже на втором художнике у меня окончательно сдали нервы. Я там плакал целых пять раз.

– Это ты молодец, – усмехнулась Юрате. – Наконец нас кто-то оплакал. И не какой-то хрен с горы, а сразу целый Эль-Ютоканский искусствовед! Может быть, твои слезы дойдут до какой-нибудь высшей инстанции и смягчат ее сердце. Потому что мои что-то пока ничего не смягчают. К сожалению, нет.

– Я не понимаю, – признался Лийс. – Твою шутку, или не шутку. Да если честно, вообще ничего. Думал, я опытный, чего только не навидался, а тут растерялся, как новичок. Где я был? Откуда принес картины? Почему они такие невозможно прекрасные? Это твой сон?

– Может быть, – вздохнула Юрате. – Надеюсь, однажды окажется, что не только мой. И не очень-то сон. А пока будем считать, что этот сон как минимум наш с тобой общий. Ты же картины оттуда домой принес!

– Ой, точно же! – обрадовался Лийс. – Какой может быть сон. Из настоящего сновидения хрен чего принесешь.

– Именно этого мне и надо, – сказала Юрате. – Улик. Доказательств. Наглядного подтверждения, что эта реальность не сон. Картины моих художников в Эль-Ютоканском музее – отличное подтверждение. Очень мне с тобой повезло.

– А уж мне-то! – воскликнул Лийс.

– И тебе, – согласилась она. – Хорошая вышла сделка. Win-win.

– Теперь самый главный вопрос, – сказал Лийс, прикончив вторую коробку суши. – Как их атрибутировать? У нас с этим строго. Кроме имени автора, должно быть указано место и хотя бы приблизительное время создания по локальному календарю.

– Вот это подстава! – возмутилась Юрате. – Ну вы там бюрократы! Ладно, записывай: город Вильнюс, Литва, планета Земля, никогда.

Лийс нахмурился. Наконец неохотно кивнул:

– Ладно. Если там отсутствует летоисчисление, значит, напишем так.

– На лету ловишь. Отсутствует, к сожалению. Если это обстоятельство однажды изменится, я сразу дам тебе знать.

* * *

• Что мы знаем об искусстве? В частности, изобразительном, раз уж у нас тут внезапно появились картины; впрочем, по большому счету, разницы нет.

(Нет, ну правда, что такого должно быть на тех картинах, чтобы искушенному Эль-Ютоканскому искусствоведу рыдать, напиваться, сходить с ума? Это какое-то неправдоподобное преувеличение, – скажет читатель и будет по-своему, в рамках индивидуального опыта прав. Ну посмотрел чувак на картины неизвестных художников, ну, предположим, высоко оценил мастерство, обрадовался, примерно прикинул, сколько ему за такую добычу при хорошем раскладе заплатит музей, заранее приготовился защищать свой выбор перед специальной комиссией; это редко бывает необходимо, но никогда не предскажешь, кому из начальства какая вожжа попадет под хвост. То есть для волнения у него есть причины. Но в такой острой форме – все-таки перебор.)

• Что мы знаем об искусстве?

Что человек изначально был создан как проводник небесного света в материальный мир. То есть люди, какие бы цели и смыслы существования они себе ни придумывали, нужны на планете для этого, больше ни для чего. Теоретически, у человека до сих пор есть все необходимое для этой работы – дыхание, внимание и способность (потенциальная, как правило, непроявленная) любить.

Но мало ли что там теоретически. На практике что-то пошло не так. Уже давным-давно никто никуда ни черта не проводит, только зря небо коптят. И лишь художники (в широком смысле, не только те, кто рисует) по-прежнему делают дело. Некоторые. Иногда.

• Что мы знаем об искусстве?

Что те, кто видит движение линий мира, потоки небесного света, весь этот мерцающий танец вечности на руинах небытия, видят его и в картинах (слышат в музыке, разбирают в словах). Иногда, преломляясь (как в физике, при переходе из одной среды в другую) через волю художника, как через воду или стекло, небесный свет обретает оттенки и формы такой удивительной красоты, что не всякое сердце выдержит. Так что зоркому зрителю (например, Эль-Ютоканскому искусствоведу) напиться и поплакать от счастья уж точно не повредит.

• Что мы знаем об искусстве?

Что Фридрих Ницше, называвший искусство «метафизической деятельностью», был близок к его пониманию, как мало кто.

Вильнюс, февраль 2021 года

– Для тебя вот эти четыре, – говорит (почему-то шепотом) Лийс, распаковывая картины, которые принес с собой. – Извини, что так мало. Это не потому, что я жадный. То есть я-то ух, какой жадный, когда доходит до хороших картин! Но дело не в этом. Просто не мог же я отдать тебе, что самому не надо. А выбирать наугад – как-то глупо. Недостойно профессионала. А эти, сразу видно, твои.

– Мои, – кивает Юрате, перебирая картины. – Так выглядит небо, если смотреть на него моими глазами; однажды художник был – была, она девочка – рядом и тоже увидела, несколько лет потом рисовала только его.

– Да, я так и понял, что это цикл. Невероятный! Гораздо сильнее ее остальных работ. Хочу его весь забрать для музея. Так же можно? Это даже меньше половины того, что стоит в ее мастерской.

– Да можно, конечно, – Юрате рассеянно улыбается, разглядывая другую картину. – Надо же, я не знала, что она рисовала мой дом над рекой. Хорошо получился, как настоящий, живой.

– И самое главное, – вставляет Лийс, – сразу видно, что не чей-то, а именно твой!

– Ну, раз ты так говоришь, значит, видно. Я-то его просто узнала… А эту картину я заказала, прикинь. То есть как заказала, просто попросила художника, если будет настроение, нарисовать. Танцы в городском парке ночью, при цветных фонарях; вроде банальность, но трогает сердце, а с сердцем спорить ищи дурака… Ой, а вот за это вообще до последнего неба спасибо! – восклицает Юрате, добравшись до нарочито небрежно загрунтованного холста, на котором сплелись даже не то чтобы силуэты, скорее, прозрачные разноцветные тени причудливых форм.

– Очень крутая картина, – кивает Лийс. – Не представляешь, как жалко ее отдавать.

– Это мы, – говорит Юрате. И с бесконечной нежностью повторяет: – Мы. Сидели с друзьями на зимней веранде бара, и вдруг Мирка, художник, сказал, что мы очень красивые, надо срочно забацать наш групповой портрет. Прямо сейчас, не откладывая. Какое «устала»? Что значит