Вечером Великой Субботы я плелась в церковь, совершенно не понимая, что пост прошел, вот-вот наступит Пасха. Впереди радостная, хорошая неделя, Праздник, который ждешь год. Мне было плохо, но стало совсем плохо, когда я увидела на клиросе двух девушек, одну старше, другую младше. Они были певчими Кафедрального Собора, откуда Игуменья их выписала, чтобы поддержать наш хор. До двенадцати ночи оставалось пятнадцать минут, я уныло стояла окруженная радостными сестрами и соборными певчими, которые с интересом разглядывали всех, и думала о том, как же в таком состоянии встречу Праздник. Все вокруг было серым, абсолютно серым. Цвета высохшего асфальта. Мы вышли на крестный ход, потом пели тропарь Воскресению Христову перед входом в храм, но ничего не менялось. Меня съедала серость. Мы вошли, продолжая петь тропарь, сестры улыбались, мне хотелось выть, но у мира вдруг появились цвета и запахи. Запахи витали в воздухе, праздничные запахи, праздничные цвета, и я улыбалась вместе со всеми. Четыре или пять месяцев серого асфальта закончились тогда, в те минуты. Больше депрессия ко мне не возвращалась, даже если казалось, мой мир рухнул.

Когда я вспоминаю падение регентши со стремянки и, как результат, появление у нас двух соборных певчих, мне кажется, все предопределено. Мне так кажется, потому что я знаю, все равно остается шанс. Но той Пасхой их появление было следствием падения регентши. Никто из нас, ни они, ни регентша, ни сестры, ни я, ни Игуменья, никто вообще не имел представления, чем для всех обернется простой приказ вымыть окна в алтаре.

Даже не знаю с чего начать. Даже не начинай. Даже и не начинаю. Нечего начинать даже, и не начинаю. И латать нечего, и даже не латаю, не начинаю даже. Откуда ни посмотрю, откуда ни подойду, даже и не знаю что сказать. Даже и не знаю, кому сказать, если было бы что. А так, совершенно нечего, потому и не начинаю даже. В цеху льют металл, ничего не слышно. В три смены, ничего не видно. Все на местах, а сказать некому. На улице праздность. Все ходят без дела, никому ни до чего нет дела, у каждого свое дело, и не начинаю даже. Остальные не те, кому можно было бы сказать, с кем можно было бы начать. Между вахтой и вахтой, сменой и сменой, улицей и улицей не начинаю даже. Даже не думаю так думать, чтобы начать. Даже думать не хочу подумать такое. Даже отказываюсь уметь начинать, чтобы такое подумать.

Как бы тебе объяснить. Пять почтовых ящиков работают, исправно доставляя мне рассылку и неудобство. Встать, первым делом включить компьютер, посмотреть почту. Может быть, мне напишут. Может быть, может быть случится такое. И мне пишут. Много разных писем. Предлагают товары, услуги, предупреждают, оформляют какие-то заказы. Поставляют в сжатые сроки, оповещают, уговаривают. Почти даром отдают элитное белье и коттеджи в Подмосковье. Дразнят брелоком шпиона, ручкой с исчезающими чернилами, разгадкой тайны фамилии. Отправитель «Граф» написал письмо о полиграфе, а отправитель «Полиграф» о полиграфии. Все хорошо, только ответить некому. Или не хочется, как-то не очень хочется учить английский язык с Полиной в одиннадцать вечера, передавать несуществующему бухгалтеру письмо «передайте бухгалтеру», знакомиться с новыми схемами минимизации уплаты налогов от Виктора, нет, не хочется. А что хочется делать, того делать нельзя ведь, это понятно. Так что даже не начинаю.

Как бы тебе объяснить. В наших с тобой отношениях есть что-то едва уловимое, почти незаметное и весьма бездарное. Нет, отсутствие денег и кризис с работой это как раз очевидно и одаренно. Между цехом и цехом, сменой и сменой, человеком и человеком, все основное находится между звеньев этой катастрофической цепи, у которой нет шансов быть оборванной. К ее радости и моему сожалению. К вопиющему безразличию Рассылочных Дел Мастера. Не послать ли мне подальше Валентину, приславшую письмо с душераздирающей темой «художественная ковка». Или взять и выковать художественно. Как бы объяснить, даже не начиная. Как это сделать. Думаешь, за три дня, что ты не работала, тебе стало легче. Но теперь нужно собраться к понедельнику, окунуться в ненавистное рабочее положение. А без него никак. Без него ребенок смотрит и говорит, что хочет кушать. Кто-то еще смотрит, и нужно, нужно собраться. Господи. Нужно собраться. Чтобы было легче пережить офис с его работой, без нее никак. Нужно собраться. Освободить время, это время наложить на то, а вот это сшить с тем. Здесь успеть, там опоздать. Революционер революционеру не сестра в деле высокого духовного сострадания. Ты мне. Я тебе.

Как тебе объяснить, почему я не пью две таблетки но-шпы. Потому не пью по две, что их у меня нет на завтра. Так и не пью. Как тебе объяснить, ела ли я. Каждый день я завтракаю, только я больше не обедаю и не ужинаю, потому что иначе нечем будет завтракать. Как бы объяснить, что не могу я скакать через турникет, и за билет заплатить не могу, потому что иначе не будет пачки сигарет. А если так, дело совсем плохо. Теперь можно не идти на встречу, сославшись на мороз или снег. В принципе, можно вообще уже никуда не ходить, потому что попросту незачем. В этом случае я посижу в сети часов десять или двенадцать, стану стеклянной в поисках информации, кажущейся нужной, соберу контакты. Просто чтобы лежали. Налажу связь, налажу ведь, тоже просто, на будущее. С какой-то обреченностью художественной ковки.

Не имеет значения, что больше нечем мыть посуду. Не имеет значения, что закончилась туалетная бумага и прокладки. Не имеет значения, что банное мыло отвратительного запаха. Не имеет значения, что я слышу запахи прошлого, такого простого и теплого. Запах овсяной каши утром, запах сбежавшего молока, запах жизни. Запах жизни вообще состоит из запахов еды и запаха туалетного мыла, таково мое убеждение. Я бы даже сказала, такова моя вера в запах жизни, или, в саму жизнь.

Как бы тебе объяснить. У меня нет уверенности в том, что мы еще есть. Вижу твое горе, вижу мое горе. А выяснять, чье горе горше, мы уже по счастью бросили. Я не хочу разговаривать ни с кем, не хочу ничего слушать. Знаю только, что у меня совершенный край, и больше отодвигаться некуда. Это у меня сегодня и сейчас край, и больше отодвигаться некуда. Не художественная ковка, не теплица, не оранжерея, не блажь. Смотрю на себя в зеркало, а дальше по списку, чего нет. Потому что больше ничего нет. У меня сегодня и сейчас край, и больше отодвигаться некуда. У меня. Край. И отодвигаться больше некуда. И отодвигаться больше некуда. Некуда. Некуда. И что-то едва уловимое, но очень неправильное в наших отношениях. Только отодвигаться уже некуда. У меня край. Поэтому мне бы хотелось пойти иначе. Так, как можно идти, когда тебя рядом нет. Ведь тебя рядом нет, даже если считать, что ты есть. Даже если антибиотики символизируют твое присутствие. Тебя рядом нет. Нет. А у меня край. И я все еще отодвигаюсь так, будто ты идешь рядом, но тебя рядом нет. У меня край. Это у меня край. Безотносительно рецепторного торможения при взгляде на твою работу. Без оценки. Сухо. Я помню свое детство, спасибо. Помню, как говорила Насте, что нужно иметь благородство и терпеть достойно. Знаю, что была права. Насте и тебе. Что же ты делаешь. Зачем. Это и есть край.

Могу или не могу объяснить тебе ощущение не паники, но края, уже не имеет значения. Не имеет значения все, что нельзя тебе объяснить. Возможно, тебе хочется разбить голову о стену. Возможно, ты не говоришь мне об этом. Возможно, я тебя не пойму, но если и так, то даже не хочу начинать. Я разбиваю голову о стену, и мне нет дела до того, как поступают со своей головой и своей стеной другие. Ты другая. У меня край. Отодвигаться больше некуда. И что-то неуловимое, но очень неправильное в наших отношениях, даже не буду начинать. Даже думать начинать не буду, чтобы начать, нет и нет. И еще раз нет. Мне холодно, я больше тебя не знаю. Ты во мне ошиблась или ты была права, не суть, я все равно больше тебя не знаю. И ты меня. Не хочу ни с кем разговаривать. Мне некуда отодвигаться. Не нуждаюсь. Нужда есть, а не нуждаюсь. Не нужно. Потому что того, что нужно, все равно нет, и не будет, вот и не нужно. Начинать. Даже не начинаю. И ты не начинай. И даже думать не думай начать, не нужно. Просто отпусти меня жить. Отпусти. Если нет любви, должны быть деньги. Если нет денег, должна быть любовь. Если трагически нет ни первого, ни второго, значит, это край. Классика. Значит, пора заняться художественной ковкой.