Потом first lieutenant пригласил меня к себе, в свою двухкомнатную квартиру. Одна из стен была сплошь увешана семейными фотографиями, другая – отведена милашкам из мужских журналов. У меня в глазах зарябило от этого парада обнаженных женщин. У каждой – сочные, слегка выпяченные губы, почти у всех – приоткрытые рты. Мой хозяин вел меня от портрета к портрету.

– Я отобрал их у солдат. Здесь мы должны хоть немного считаться с законами страны. Но жалюзи у меня всегда опущены.

Когда я повернулся к стене с семейными сюжетами, он полез в платяной шкаф и из груды носков и подштанников извлек бутылку «Бурбона».

– Все в наших руках, – сказал он. – Нужна лишь толика организационного таланта.

Он открыл бутылку и наполнил бокалы почти по ободок, будто разливал яблочный сок. Затем поставил пластинку с Уилли Нельсоном. Поначалу просто слушал, потом начал подпевать.

– Ах, Америка, – сказал он. – Это – единственное, чего мне здесь не хватает.

– А женщины?

– При чем тут женщины? Хочешь перепихнуться?

– А здесь это возможно?

– Все в наших руках. Могу устроить. Но только уж не сегодня.

Он мог устроить все. В тот вечер он не раз предлагал мне марихуану. Когда я прилично захмелел, он поинтересовался моим происхождением. Я сказал:

– Мой отец освобождал Берген-Бельзен.

Для него это был пустой звук. Я пояснил: так когда-то назывался один концлагерь. Он прищелкнул языком и понимающе кивнул.

– Эти, евреи. Они не желают воевать по субботам. Найдется ли во всем мире самый разнесчастный христианин, который отказался бы воевать в воскресенье?

– Я наполовину еврей. И не стал бы воевать даже в будний день.

– А кто дал тебе твою свободу?

– Мою – что?

– Сукин ты сын! – рявкнул он. – Захотел и прикатил в Ирак трупы выкапывать! И еще спрашиваешь, что такое свобода?

Я ударил себя в грудь:

– Моя свобода здесь, внутри.

– Внутри у тебя кровь с дерьмом. Без нас ты был бы сейчас красной вонючей лепешкой на песке. А потом тебя бы сожгли бедуины.

– А люди в бункере?

– Это были наши враги, кретин.

– А как быть с их свободой?

Он вытащил пистолет и крикнул:

– Пошел вон, ублюдок!

Я встал и направился к двери, успев на ходу сказать:

– Благодарю за увлекательную беседу. Commander[13]узнает о ней.

Он бросился за мною вслед:

– Я не хотел обидеть тебя, fellow.[14]Мне надо было разговорить тебя. Ну подзавелся малость. – Он на спортивный манер выбросил вперед руку, чтобы шлепнуть меня по ладони: – Give me five![15]

Я подставил ему ладонь. Он крепко ухватился за нее и втащил меня в комнату.

– А странная ты все же задница, – с некоторым недоумением произнес он. – Еврей, которого колышет свобода арабов.

– Я наполовину еврей. Другую мою половину колышет твоя свобода.

Он выпустил мою руку.

– Вот. Бери две бутылки «Бурбона». Для себя и своих друзей. А теперь вали отсюда.

Так нам и подфартило пять дней валять дурака, пить «Бурбон», любоваться кувейтскими принцами на телеэкране и ждать. Потом наконец было принято решение.

Наша небольшая колонна выехала к иракской границе. Компанию нам составляли уже знакомый британский офицер и один французский – из частей ООН. Кроме того, нас сопровождали несколько солдат, first lieutenant и священник. Колонна состояла из двух бронетранспортеров, танка повышенной проходимости, седельного тягача на гусеничном ходу с экскаватором наверху и двух мощных грузовиков. За иракской границей нас ждали два бронетранспортера и порожние самосвалы. Горизонтальные поверхности машин были окрашены в белый и синий цвета – для того чтобы проносящиеся над нами самолеты-разведчики признали в нас подразделение ООН. Иракские военные встретили нас коротким и подчеркнуто официальным приветствием. Лейтенант протянул руку иракскому офицеру. Солдаты отдали честь. Дальше мы ехали вместе. Иракцы – во главе колонны. К тому месту, где мы начали раскапывать песок, прибыли вечером. Наших вездеходов там уже не было. Американцы собрали их по частям и переправили назад, в Саудовскую Аравию. Маленькая щель в песке осталась единственным свидетельством наших усилий. Мы уселись вокруг костра и принялись жевать ломти мяса, а иракцы молились, встав на колени возле своих палаток.

На следующий день заработал экскаватор. Мы снимали. Лейтенант строго контролировал нас. Входить в бункер нам запретили. Мы могли снимать его только снаружи. В течение нескольких часов экскаватор нагружал песком самосвалы, которые ссыпали его в сотнях метров от входа. Постепенно открывались недра подземной крепости. Образовалась воронка, в центре которой косо торчала бетонная плита. Затем ковш подцепил мертвую ногу. Иракцы остановили работу экскаватора. Они начали вытаскивать трупы соотечественников и укладывать их на песок. Потом начали работать лопатами. Строители из моей телевизионной команды тоже в этом участвовали. Откапывали тело за телом. Вход в бункер был забит трупами и песком. Когда удалось прорыть сквозную брешь, в нос ударил омерзительно-сладковатый смрад. Нам было поручено вести как можно более крупноплановую съемку и освещать своими приборами вход в бункер на максимальную глубину. Тела хорошо сохранились. Многие были облачены в униформу и выглядели столь же истощенными, как и узники Берген-Бельзена. Не оставалось никаких сомнений в том, что люди до последнего пытались преодолеть толщу песка, зачерпывая и отсыпая его касками. У некоторых на затылках виднелись огнестрельные раны, кто-то сжимал в руке четки. Мы старались высветить начало коридора. Но все, что мы видели и снимали, представляло собой одну и ту же картину: огромные насыпи песка и усохшие трупы на них.

Иракцы стояли вдоль длинной вереницы мертвых тел и пели молитвы. Их офицер следил за тем, чтобы мы не входили в бункер. Наш священник беспомощно топтался поодаль, прикрывал нос платком и чуть слышно что-то бормотал.

Сотня трупов тех, кто в смертельном отчаянии ввинчивался в гору песка, – вот и все, что мы могли заснять. Как это выглядело в самом бункере, сколько там погребено мертвых тел и в каком они состоянии – об этом нам оставалось только догадываться.

Однако наш документальный материал имел мировой успех. Благодаря этому однажды мне позвонил из Парижа шеф частного телеканала ЕТВ Мишель Ребуассон. Вскоре он прилетел в Лондон и пригласил меня в свой отель на ужин. На поразительно хорошем американском английском он сообщил, что намеревается открыть в Вене отделение по вещанию на Восточную и Центральную Европу. И сказал, что считает меня созревшим для этого проекта.