Она стояла перед ним в новом наряде, который, видимо, приберегала специально для этого ужина. Нэнси, горничная Луизы, завила ее густые, рыжие с золотым отливом волосы длинными локонами, игриво падавшими на декольте и обнаженные плечи. Зеленый шелк платья имел тот самый оттенок, который лучше всего подчеркивал красоту глаз.

— Красиво, — промолвил Джек, потянувшись и смяв пальцами краешек ткани.

— Правда? Спасибо.

Она слегка покрутилась, давая нижним складкам вспорхнуть и улечься обратно.

— Но ваши глаза не нуждаются ни в каком дополнительном обрамлении.

— Вот как? Вы полагаете, этот цвет гармонирует с цветом моих глаз?

Она широко распахнула ресницы, и они рассмеялись. В первую неделю путешествия они уяснили, что традиционная манера общения между мужчиной и женщиной, с бесконечными комплиментами и жеманными улыбками, та самая, которая привлекает публику в театры и серебро в карманы комедиографов, одинаково не устраивает обоих. Другое дело, что, отказавшись играть эти банальные роли, они не сразу сообразили, какие же им предпочесть. А когда нашли окончательное решение, Джек пришел в восторг от совпадения предпочтений, хотя о том, чтобы добиться окончательного, желанного результата, в корабельной тесноте не приходилось и мечтать. Слишком уж тонки переборки и слишком много за каждой из них чужих ушей.

Продолжая удерживать Луизу за рукав платья, Джек слегка потянул ее на себя. Она для виду попыталась отпрянуть, но потом поддалась и придвинулась к нему.

— Платье порвешь, — выдохнула она.

— Вот что бы я сделал с радостью, — отозвался он.

Девушка на мгновение прильнула к нему, но тут же отпрянула: ее спугнуло движение наверху. Матрос бочком скользил по рангоуту к тому месту, где открепилась какая-то снасть. Отстранившись от Джека, Луиза принялась быстро обмахиваться веером. Пальцы Джека еще сохраняли ощущение нежного шелка ее платья. Платья, цвет которого вдруг показался ему исполненным значения.

— Тебя что-то огорчило? — спросила Луиза, заметив, что он сдвинул брови.

— Нет... Да.

Он вновь устремил взгляд на зеленый склон над городом.

— В своих мечтах я часто возвращался в этот мир. — Он указал на побережье и глубоко вздохнул. — Ате нашел меня здесь. Он чувствует, что у меня на уме, и знает, когда меня посещают воспоминания.

— Хорошие воспоминания?

— Да... Нет. И то и другое. Это зависит от того, как ты сам решишь на них посмотреть. Ате процитировал бы «Гамлета»: «Сами по себе вещи не бывают хорошими и дурными, а только в нашей оценке».

— Мудрые слова. И как ты решил оценить свои воспоминания?

— Боюсь, что плохо.

Найдется ли женщина, которой действительно хочется знать правду о былых увлечениях ее мужчины?

— Расскажи, — попросила Луиза, заметив и правильно поняв его колебания.

— Я... Здесь когда-то... была женщина. Тоунзаа. Индеанка из племени могавк.

— Тоунзаа? Красивое имя.

— Как и она сама. После событий, которые ты лицезрела в своеобразной интерпретации этого прохвоста Шеридана в его «Соперниках», я в шестьдесят третьем году вернулся сюда. И встретил ее. Она...

— Умерла?

— Была убита.

— О! — Луиза покраснела. — Прости. Мне очень жаль.

— Мне тоже было... очень жаль. Все это случилось четырнадцать лет назад, однако я ничего не забыл. — Он снова бросил взгляд на высокий лесистый берег. — А возвращение сюда обострило воспоминания, невольно заставив меня задуматься о многом. Например, о смерти... Сними это платье, — неожиданно потребовал он, снова повернувшись к Луизе.

— Но почему? Оно ведь... — начала она, раскрывая свой веер.

— Подожди. Послушай меня. У нас в Корнуолле есть поговорка: «Той, что красуется в зеленом платье, скоро придется надеть черное».

Девушка сложила и опустила веер.

— Похоже, присловье в ходу и у нас в Нью-Йорке. Я ношу зеленое, в частности, и по этой причине.

— Вопреки приметам?

— Именно. Я — дочь нашего просвещенного века, Джек, и меня не напугать детскими сказками. Конечно, твоя история трагична, но... — Она пожала плечами. — Смерть — это единственное, что для всех нас несомненно и неизбежно. Ее не обманешь с помощью суеверий.

Некоторое время Джек молча смотрел на свою собеседницу, а потом кивнул.

— Ладно, как знаешь. Но будь осторожна, — тихонько промолвил он.

Матрос на стеньге, восхитительно фальшивя, затянул разухабистую песенку, видать помогавшую ему в работе.

— Можешь не предупреждать, — сказала Луиза. — Я не из тех, кому по нраву напрасный риск.

— Как раз из тех самых. Тебе приспичило присоединиться к своему отцу и полку, которым он командует. А командовать этим полком ему предстоит не на параде, а на войне.

— Но ведь мне придется не стрелять в противника, а сидеть в лагере, вязать носки и сплетничать с офицерскими женами. Признаюсь, я частенько мечтала о том, чтобы все было иначе. Чтобы у меня появилась возможность обменяться ударами с этими... мятежниками. Увы, — вздохнула Луиза, — никакая опасность мне не грозит.

Джек промолчал, стиснув зубы и устремив взгляд в сторону города. Темнело, и зажигавшиеся в окнах Квебека огни походили на светлячков, начинавших свой ночной танец.

— Бесконечные ужины, вечеринки, юные галантные кавалеры, виляющие перед тобой хвостом, в то время как я, возможно, нахожусь вдалеке... Да, ты права: это мне угрожает настоящая опасность.

Он хотел возобновить их игру, но теперь Луиза не желала играть в нее.

— В этом смысле, сэр, вам решительно ничто не угрожает. И в конце войны...

Она умолкла.

Они так и не сошлись на том, что будет означать для них мир, ибо многое зависело от того, кто возьмет верх. Победа мятежников означала изгнание для всех сохранивших верность Короне. Многие уже пожертвовали своими землями, оказавшимися в руках бунтовщиков. Но если восторжествует Корона... Какое будущее может ожидать их двоих?

Уточнить что-либо на сей счет не удалось, ибо матрос с глухим стуком спрыгнул с мачты на палубу. Они встрепенулись, а он пошел себе дальше, насвистывая еще более фальшиво, чем наверху. Когда моряк скрылся из виду, Джек и Луиза рассмеялись.

Корабельный колокол отбил восемь склянок.

— Ужин?

— Точно.

Что-то в недавнем разговоре не давало ему покоя. Наверное, все дело в примете. Лиззи Фаррен ни за что не вышла бы на сцену в зеленом, причем по той же самой причине, по которой таких нарядов избегали жительницы Корнуолла или Нью-Йорка.

Джек поежился. Луиза прикоснулась к его руке.

— Замерз, Джек?