Елизавета жила на улице Ротерта. Я посмотрела карту города: это в Ярославском районе. О, нет, только не это!

Ярославский район с востока граничит с гигантским природным парком Лосиный Остров, и на этом плюсы района заканчиваются. Потому что добираться туда на общественном транспорте – задача не для слабонервных. Ближайшие станции метро расположены на расстоянии пяти-шести километров, район отрезан от остального города Ярославским шоссе с его вечными пробками. Помнится, пару лет назад я ездила в Новый драматический театр, расположенный как раз в этом месте, и прокляла всё на свете.

Но сейчас у меня не было выбора. Ехать надо, и быстро, чтобы застать Елизавету дома.

К моему удивлению, от станции метро «ВДНХ» автобус домчал меня до улицы Ротерта по специальной выделенной полосе для общественного транспорта за 37 минут. Я пялилась на часы и не верила своим глазам – 37 минут! Это фантастически мало для Москвы, особенно сейчас, в час пик. Ещё минут десять я блуждала в поисках нужного дома, пока не упёрлась в серую панельную многоэтажку.

Елизавета жила на первом этаже. Когда она открыла дверь, в нос ударил тошнотный запах, в котором перемешались ароматы детских подгузников, убежавшего молока и подвала.

Я от всего сердца посочувствовала жильцам. Если запахи детской и взрослой жизнедеятельности ещё можно выветрить из квартиры, то подвальная затхлость неистребима. Это бич всех квартир на первых этажах, уж я-то знаю! Когда-то давно я снимала «однушку» в старом доме на первом этаже, где щели между панелями в полу были шириной с мизинец. К тому, что в квартире всегда холодно, я в конце концов привыкла, но этот запах сводил меня с ума! Из подвала просачивалось сложное амбре, состоящее из протёкшей канализации, плесени и дохлых крыс. Представили? А теперь помножьте на двадцать лет – таков был возраст дома. Подвальный запах въелся мне в кожу, он преследовал меня повсюду, даже на улице, у меня на этой почве начался психоз. Чтобы сохранить рассудок, я съехала с квартиры, хотя аренда была очень дешёвой.

– Ты Люда Лютикова? – уточнила Чубарова. – Проходи.

В тесной прихожей было не развернуться. Почти всё пространство занимал громоздкий полированный шкаф, стоящий здесь, видимо, с самых первых дней. Пол был заставлен разнообразной обувью, какими-то коробками, пакетами… Расстёгивая пряжку на туфлях, я ударилась локтем о детский трёхколёсный велосипед, а головой упёрлась в дверь, ведущую в туалет.

В коридор вышел маленький мальчик с игрушечной балалайкой. Он нажимал на кнопочку, и из балалайки раздавалась пронзительная мелодия. Когда она заканчивалась, мальчик снова нажимал на кнопочку, и мелодия звучала вновь.

В глубине квартиры другой ребёнок ныл и капризничал. Женский голос сначала пытался его увещевать, но в итоге сорвался на крик:

– Да ешь же ты эту чёртову кашу!

В туалете оглушительно спустили воду. Оттуда вышла тучная пенсионерка во фланелевом халате, которая немедленно набросилась на Елизавету:

– Бумага кончилась! Просила же купить! Ну и дочери у меня! Что одна, что вторая – идиотки! Никакого толку от вас нет!

У бабки был такой противный скрипучий голос, что хотелось её придушить. Елизавета, однако, проявляла олимпийское спокойствие.

– Здравствуйте, – сказала я.

– Здрасьте, – прошипела бабка и, бросив на меня подозрительный взгляд, скрылась в комнате.

Мальчик с балалайкой в очередной раз включил свою мелодию. Каждая её нота уже отпечаталась у меня в мозгу калёным железом.

Я будто бы снова попала в сумасшедший дом. Причём, подозреваю, что в реальной психушке, где я была сегодня утром, обстановка намного спокойнее.

– Вот так и живу, – вздохнула Елизавета, – никакого просвета.

– Примите мои соболезнования, – сказала я.

Конечно, она прожила с Валерием не двадцать лет, а всего лишь два дня, но всё равно у женщины горе – муж умер.

– Чего уж тут, – обречённо ответила Чубарова, – знать, судьба такая. Проходи на кухню, там поговорим.

Коридор был такой маленький, что мы уже практически стояли на кухне. Я видела, что обстановка там довольно непритязательная. Старый, ещё из восьмидесятых годов прошлого века, наборный гарнитур. Пластиковый кухонный стол, такие же дешёвые пластиковые стулья, более уместные на даче. Большой холодильник невпопад выделялся ослепительно белым пятном, как богатый европеец в нищей вьетнамкой деревушке. Пожалуй, это была единственная вещь, изготовленная не в двадцатом столетии.

В люстре горела одна тусклая лампочка, хотя рожков было три. Так обычно поступают в коммуналках: жильцы не могут мирно договориться, чья очередь покупать лампочки, и освещают места общего пользования по минимуму, лишь бы не свернуть шею в потёмках.

Чтобы разглядеть лицо Елизаветы, мне пришлось пристально на неё пялиться.

Сейчас она была без макияжа, в своём первозданном виде, поэтому совсем не походила на Галку Афонину. Во-первых, Чубарова была старше Галины на несколько лет, значит, ей около сорока. Лицо вытянутое, глаза небольшие, карего цвета, взгляд колючий. Волосы каштановые, на лице россыпь веснушек, как у многих рыжих от природы людей.

От Елизаветы попахивало спиртным. Тут же на столе стояла початая бутылка молдавского вина. Однако было заметно, что Чубарова пила не только сегодня по случаю смерти мужа. У меня сложилось впечатление, что до состояния «пьёт, не просыхая» дамочка ещё не дошла, но за воротник она закладывает регулярно.

В точности как говорила сотрудница ЗАГСа, Елизавета не выговаривала букву «р». Но выглядело это совсем не мило. Мило это выглядит у прелестной девочки четырёх лет. А когда перед тобой сидит опытная бабец, с расчётливым взглядом и одутловатым от спиртного лицом, то понимаешь, что её логопедические проблемы – это следствие того, что выросла она в неблагополучной семье, где родителям было просто плевать на ребёнка.

– Выпьешь со мной? – предложила Елизавета.

Я не люблю обращаться к незнакомым людям на «ты», у меня какой-то внутренний барьер, да и крепкие спиртные напитки я с ними не распиваю, но сейчас мне надо было втереться к Чубаровой в доверие, так что пришлось сделать над собой усилие.

– Наливай!

Елизавета прикрыла дверь на кухню, однако уединиться не получилось: мальчик пристально смотрел на нас из коридора через стекло, и он опять завёл свою шарманку.

– Иди в комнату, – раздражённо сказала Елизавета, – дай поговорить с человеком.

Мальчик молча повернулся и ушёл.

– Кто это?

– Племянник. У меня их двое. А скоро и третий появится. – Чубарова разлила вино по бокалам. – Ну, за мою дерьмовую жизнь, не чокаясь!

Я сделала глоток, вино мне не понравилось, показалось кислым. А Лизавета залпом осушила свой бокал и заметно повеселела.

– Значит, Афонина в тюряге. Хоть одна хорошая новость за сегодня!