Он смотрел мне прямо в глаза, и на этот раз слезы свободно текли по его каменному лицу, а голос прерывался от волнения.

– Неужели ты думаешь, – спросил он мягко, – что человеческое рождение – ту жизнь, которой живешь ты и которую прожила твоя мать – так легко обрести? Неужели ты думаешь, что каждый ум входит в такое тело и в такую жизнь?

– Да, но ведь утверждается именно это, – ответил я, продолжая упорствовать, не желая услышать от него то, что мог сейчас услышать.

Мастер посмотрел вдаль, потом снова на меня.

– Ты действительно считаешь, что тот мир, который мы видим перед собой, – единственный? Задумайся хоть на мгновение! Ты действительно можешь представить себе, что каждая из возможных сфер бытия со всевозможными формами жизни – вот тут перед тобой? Вдумайся, ты же способен рассуждать здраво! Разве сам факт существования того мира, который ты здесь видишь, не наводит тебя на мысль о том, что есть и другие миры и что их много, очень много – и не сосчитать! – что есть почти бесконечное количество миров, о которых ты не имеешь ни малейшего представления?

Я задумался. Мне хватило краткого мига, чтобы – взглянув на холодное зимнее небо над его плечом, усыпанное мириадами звезд, представив микрокосмосы живых существ, которые видимо и незримо существовали внутри каждой травинки и ручейка моего Сада, окунувшись в закоулки моего собственного ума, как уже знакомые, так и совершенно пока неизвестные, – признать, что мир, который я знаю, есть всего лишь огромный осколочек гораздо более громадной вселенной, состоящей из бесконечного разнообразия миров. И вслед за этой мыслью пришла другая, полная отчаяния мысль: я никогда не смогу отыскать свою мать.

Он почувствовал мои мысли и заговорил мягко, но настойчиво:

– Я кратко расскажу тебе о мирах и сферах бытия – необязательно принимать мои слова на веру, однако эти вещи могут быть доказаны, и они будут тебе доказаны в свое время – их можно увидеть, и ты тоже сможешь увидеть их своими глазами; забегая вперед, должен тебе сказать, что ты точно увидишь их, когда придет твой черед.

Есть такие сферы… такие сферы, куда попадает ум, в которых ты впервые открываешь глаза, будучи уже вполне взрослым индивидом. И первое, что ты видишь, – это другие существа, вооруженные кто ножом, кто дубиной, с яростью приближающиеся к тебе. Ты инстинктивно шаришь по земле, хватаешь все, что попадается под руку, – камень, палку, и какая-то злая сила подхватывает тебя и бросает в атаку. Вот так и живете вы, всю свою жизнь проводя в яростных сражениях, в нескончаемых убийствах себе подобных, то убивая других, то погибая сами в этом нескончаемом кровавом кошмаре. Но даже и гибель не приносит освобождения, страшное и странное проклятие довлеет над обитателями этого ада: они не могут умереть, а должны через несколько минут воспрянуть и снова вступить в бой, сражаться и страдать от ран, умирать и вновь воскресать, страдать снова и снова, и так на протяжении тысячелетий.

Есть сферы, где, чуть только открыв глаза, ты видишь, что весь объят пламенем. Ты не можешь умереть. Ты горишь. Ты чувствуешь агонию умирающего в огне тела. Ты стонешь и корчишься от боли и кричишь непрестанно, тебе просто больше ничего не остается как кричать, ничего не в силах делать что-либо другое в этом огненном аду. Ты горишь, но не сгораешь.

А то еще есть сферы, где бегут, только бегут, спотыкаются, встают и снова бегут, чтобы спастись от огромных ужасных собак с железными клыками, которые впиваются в твои ноги, терзая и разрывая их на части. От них некуда скрыться, и нет этому конца, и остается только бежать, бежать и бежать.

Есть голодные сферы – такие области, где духи, мучимые голодом и жаждой, стенают и рыскают в тщетных попытках удовлетворения своих желаний, ищут хоть какого-то успокоения. Голод и жажда так велики, что утолить их невозможно, и все это продолжается бесконечно и безнадежно. Это те сферы, которые ты сейчас увидеть не можешь.

Он замолчал и снова посмотрел вдаль. Я вдруг почувствовал, что лицо мое мокро от слез – слез, которые лились из его глаз.

– Вот взять хоть этот мир, хотя бы те сферы, которые ты можешь видеть… – сказал он тихо. – Представь, каково это быть животным в этом мире. Знаю я вас, людей, и все мысли ваши знаю: вы считаете, что звери живут в естественной гармонии с природой, в каком-то там общении с деревьями, водоемами и горами. А теперь я тебе расскажу, как все это устроено на самом деле, а ты меня перебьешь, если я начну заговариваться. Как ты думаешь, почему птицы вздрагивают и разлетаются при твоем приближении? Как ты думаешь, почему рыба стрелой уносится прочь, как только тень человеческой руки падает на поверхность воды? А ты никогда не задумывался, почему олень стремглав убегает при виде человека, равно как и лисица и тем более мышь; почему все в ужасе бросаются прочь от тебя?

Да потому, что жизнь животного – это жизнь, полная ужаса; в жизни животного есть только одна забота, одна цель, и состоит она в том, чтобы не стать пищей для другого животного. Или ты съешь, или съедят тебя! Итак, сильные едят слабых, слабые едят слабейших. Они убегают от тебя, потому что не хотят быть съеденными. Они проводят всю свою жизнь с оглядкой, в постоянном ожидании опасности, а ты и есть та самая опасность, потому что ты более сильное животное. Ты самая большая опасность. Ведь ты же зверь, который поймает их, да еще и заставит на себя работать, а может, попросту сдерешь с них шкуру себе на одежду, а мясо зажаришь и съешь.

Пойми же теперь, что такое на самом деле быть животным. Пойми, каковы на самом деле даже те сферы бытия, которые ты можешь видеть. И никогда, – говорил он почти сердито, – ты слышишь, никогда не обманывай сам себя, не воображай, что твой собственный ум не может принять такую форму жизни. Не будь столь самоуверенным, столь бездумным. Думай головой, осознай уже, что твой ум не стоит на месте, осознай, что он куда-нибудь да направится после смерти, пойми, что, раз умы других попали в эти сферы бытия, значит, и твой ум не застрахован от такой же участи. Ум не кончается. Ум нельзя остановить. Ты не можешь остановить свой ум, даже если бы тебе очень захотелось. Ум должен двигаться дальше, а ты должен помнить, что существуют такие сферы бытия, которых ты себе и в страшном сне не представишь, сферы немыслимого страдания, куда он вполне может попасть.

К концу своей пылкой речи наставник стоял почти не дыша – впервые за эту ночь мне показалось, что его почтенный возраст и зимний холод наконец возымели на него свое действие. Он смотрел на меня, печальный и усталый.

– Ты не должен попасть в эти низшие сферы, я не хочу, чтобы ты туда попал. Раньше мы говорили, что никто и ничто не сможет помочь тебе в момент твоей смерти. Но это не так, ибо тебе поможет знание, тайное знание, знание духовных истин. Этим знанием ты можешь овладеть, и ты им овладеешь. Однако все время вспоминай то, чему я научил тебя этой ночью. Это три принципа смерти: первый, что приход ее неизбежен; второй, что время этого прихода неизвестно; и третий, что ни одна мирская вещь не поможет тебе в твой смертный час. Вспоминай нашу встречу, размышляй, медитируя над всем тем, о чем мы говорили, над каждым пунктом, чтобы доказать самому себе неизбежность смерти и прочие связанные с ней истины. Мы называем это медитацией смерти.