– Думаю, что семечко этого дерева.

– Правильно. А сопутствующие факторы?

– Почва, солнечный свет, вода и правильный уход.

– Верно. Так что же отличает первичную причину от вторичных, или сопутствующих, факторов?

– Первичная причина – это то, что превращается в результат; та вещь, которая в подходящий момент меняет свою сущность, преображаясь в результат. Примерами такой вещи могут служить семечко, которое в подходящий момент трансформируется в росток дерева, или глина, которая трансформируется в кувшин.

– А как ты думаешь, вот эта вещь – материал самой этой первичной причины – должна быть сходна с материалом или веществом результата?

– Думаю, да. В действительности у них должно быть очень много общего, они должны быть очень похожи друг на друга.

– Итак, мы с тобой подошли к главному, – говорил Мастер Дхармакирти, между тем ведя меня в самый темный уголок у высокой южной стены Сада, в густую тень пальм, сквозь которую не пробивался лунный свет. Мы с Ней ни разу не решились сходить туда. – Закрой глаза, – сказал он.

Я слегка улыбнулся – в этой кромешной тьме и так было хоть глаз коли, – но все же выполнил его просьбу. Он разжал мою руку, по-прежнему не отпуская ее, и приложил ладонью к своей груди. Его горящие как угли глаза закрылись, и я почувствовал, как он входит в медитацию. Казалось, он открыл некий канал или коридор из своего сердца прямо в мой ум, который проходил из его груди по моей руке, после чего он заговорил снова:

– Мысленно растяни свой ум по всей длине своей жизни, представь его в виде кристально чистой реки из неведомого невидимого вещества, текущей сквозь дни, проведенные тобой в этой жизни.

В воздухе повисла тишина. Я начал представлять себе этот образ: постоянный поток взаимосвязанных мыслей, уходящий в самые первые воспоминания моей жизни.

– Вспомни, каким был твой ум сегодня днем, прежде чем ты пришел в Сад.

Сказано – сделано.

– Какова была первичная причина твоего ума нынче днем? Что именно предшествовало первому моменту деятельности твоего ума нынче днем, а затем превратилось в твой ум, стало твоим умом?

Это было ясно как день – такой причиной был сам ум: мой собственный утренний ум предшествовал уму дневному. Вода в потоке моего ума днем была водой моего же ума утром, которая просто стекла ниже по течению. Я не успел ответить, но он и не ждал ответа. Он попросту читал мои мысли.

– Продолжим. Какова была первичная причина этого другого, утреннего ума?

И снова я вгляделся в свой ум и увидел, что такой причиной был вечерний и ночной ум прошлой ночи, вплоть до моего пробуждения.

– А откуда взялся ум этого года?

– Из ума прошлого года, ясное дело, тот же поток выше по течению.

– А прошлого года?

– Из позапрошлого.

– А откуда взялся ум всех этих предыдущих лет?

– Ну, это уже из детства.

– А детский ум?

– Из младенческого.

– А младенческий?

– Из ума плода, созревшего в материнской утробе.

– Вот! А теперь, внимание! Сосредоточь на этом свой ум. Представь эту единственную крошечную капельку в невидимой реке истории твоего ума – сконцентрируй ум на этом первом моменте осознанности, на этой самой первой вспышке сознания – пусть совсем еще примитивного – в утробе твоей матери.

Конечно, я не мог этого вспомнить, но вполне сумел представить, ведь она должна была там быть, эта моя самая первая мысль, это мое самое первичное осознание. Думаю, что это было чувство внутриутробного тепла и влажности и ощущение того, что моя мать окружает меня со всех сторон.

– Стоп. На этом мгновении задержись – сконцентрируй весь свой ум на этом первом мгновении.

Я послушно сконцентрировался на нем. Мастер Дхармакирти молчал. Он проницательно вглядывался в меня, но не глазами, а своим могучим умом. Мы снова вернулись к диалогу.

– А вот это первое мгновение мышления когда-нибудь менялось?

– Конечно, я ведь продолжаю думать и сейчас, много лет спустя.

– А у этого мгновения была причина?

– Обязательно.

– А у него была первичная причина?

– А как же!

– А была ли первичная причина твоей самой первой мысли чем-то материальным – чем-то таким, что можно потрогать, потискать, взвесить или порезать на куски?

– Нет-нет, мы ведь уже говорили, что первичная причина должна быть из сходного материала, в данном случае из вещества ума, а не из вещества тела.

– Ума? Какого ума? Другого?

– Конечно.

– И чей же это ум?

– Моих родителей, наверное.

– А разве ты думаешь так же, как они?

– В каком смысле?

– У тебя те же симпатии и антипатии, их интуиция, их сомнения?

– Нет, так сказать нельзя, хотя кое-какие их предпочтения я вполне разделяю.

– Значит, у тебя другое состояние ума?

– Другое. Мое собственное. У моего ума свои симпатии и антипатии, интуиция и все такое, причем с очень раннего возраста.

– Итак, если причиной этого первого мгновения твоего ума, этого проблеска осознания в материнской утробе, не был ум твоих родителей, то чей это был ум?

– Мой, наверное.

– Откуда?

– Из прошлого.

Тут только Мастер ослабил свою хватку и выпустил мою руку. Он смотрел в мои открытые глаза напряженно, почти неистово, с каким-то почти неземным ликованием.

Я осознал, что жил и раньше, до того, как прийти в утробу моей матери.

– Хорошо, – кивнул он, и его лицо смягчилось, горящие угли в глазах погасли. Он вновь принял облик тихого пожилого седого монаха, возраст которого никто не взялся бы определить. Сколько ему было? Сорок, пятьдесят, а может, все шестьдесят, кто знает? Казалось, время и вовсе не властно над ним. – Неплохо, неплохо. Ты это прочувствовал. Вот теперь ты действительно готов чему-то учиться.

Он зашагал назад, к восточной стене Сада, туда, где было светлее, туда, где весело журчал ручей, вытекающий из фонтана, и мягко увлек меня за собой.

Теперь, после беседы с Дхармакирти, я точно знал: мать моя все еще жива. Знал, не потому что увидел ее своими глазами, а потому что увидел ее своим умом; не в том смысле, что смог увидеть ее своим мысленным взором, а в том, что смог доказать себе, что она по-прежнему существует; и это было столь же достоверно, как если бы я увидел ее собственными глазами. Кроме того, я чувствовал, что наши с ней судьбы тесно переплетены; я знал, что связан с ней такими узами, что должен отправиться за ней, куда бы она ни пошла. И на всех путях, какими бы я ни пошел, я всегда хотел отыскать и ее, мою Златовласку.