Я предпочел бы забраться на лежанку и погрузиться в сон, который подарил бы мне спасение от мыслей о колдунье.

Но какой там…

Тело напряглось, готовое сорваться и ублажить бестию; руки приготовились творить ради нее, а в голове пронеслась сотня рецептов самых изысканных блюд, которые ни за что не оставят ее равнодушной.

Избежать исполнения любого каприза было столь же невозможно, как и избавиться от сладкого притяжения, то набирающего мощь, то на время слабеющего, чтобы в какой-то момент ударить по сознанию с невообразимой силой.

— Апельсины любишь? — спросил, перед этим вздохнув и выпустив со вздохом какую-то часть раздражения.

— Обожаю, — призналась Мала.

И это действительно было признанием: ее глаза загорелись, а сердце забилось немного быстрее, обласканное трепетом, как бывает, когда ожидаешь чего-то приятного, способного изменить все за короткое мгновение и доставить редкостное удовольствие.

Дом снова погрузился в тишину, прерываемую звуком нашего дыхания и изредка стуком ножа о разделочную доску. Разговаривать за готовкой я не привык, потому был несколько благодарен ведьме за молчание. Но не был так же признателен за ее сверлящий меня взгляд.

Она следила за каждым движением — пристально и с безбожно огромным интересом, проделывая дырки то в затылке, то в спине, то на руках, а порой даже на заднице, чего греха таить. Смотрела, как я нарезаю апельсины, которые прихватил сегодня на рынке; как зажигаю дрова в устье печи и наполняю чугунок апельсиновыми дольками, перед этим намазав их медом, смешанным с корицей и орехами.

Заготовка отправилась в печь, а я примостился на стул, прихватив буханку.

Нарезал, намазал медом и надкусил. Приторный вкус подействовал как никогда успокаивающе — мышцы расслабились, сердце замедлило бег, и все жгучие противоречивые желания мгновенно утихли.

— Любишь мед? — неожиданно вопросила Мала, и я наконец решился встретить ее взгляд.

Слишком внимательный. Смотрит прямо в душу, выковыривает самое сокровенное. Пытается понять, узнать больше. Но зачем? Что это, чистый интерес или способ выведать мои слабости?

— Жить без не могу.

Абсолютная правда.

С детства мед стал для меня чем-то вроде успокоительного. Самое мощное оружие, способное унять мой гнев, мои страхи и переполох в груди. Я с трудом мог прожить одну неделю без густого живительного нектара, но не способен был протянуть и дня без него, когда луна начинала показываться во всей своей красе. Приближалось полнолуние — и я становился неконтролируемым. Собратья не раз сталкивались с моей внезапной яростью, оказывались ее жертвами, но полагали, что я всего лишь неуравновешенный псих и что от меня нужно держаться подальше. А на деле все было куда сложнее.

Луна — моя слабость. Она странным образом влияет на меня, как влияет серебро на любого нечестивого. Но в отличие от него не ранит, просто… меняет.

Я не знал, насколько сильно. Восходила полная луна, и я не находил сна в эту долгую тяжелую ночь. Засыпал под утро, а когда просыпался, не помнил ничего, что произошло за томительные ночные часы. Догадывался, но…

Признавать этого не желал.

— А малину? — продолжила расспрос колдунья, удивительно точно попадая по моим слабым местам.

Поднял на нее глаза, встретил испытывающий взгляд, мигом взбудораживший кровь.

Она почти не дышала, терпеливо ожидая ответных слов. Что-то неуловимо поменялось в ее поведении и голосе. Что-то спряталось под лазурной пеленой глаз. Нечто такое, что растревожило сердце. Такое, что вызвало легкую дрожь, которая стремительно пронеслась вдоль позвоночника.

Ведьма словно видела меня насквозь и уже знала ответы на все свои вопросы. Знала, кто я и на что способен.

— Люблю.

Я вовсе не хотел говорить ничего из того, что поможет ей сложить все домыслы в единую картинку, но ответ сорвался сам собой.

— Прелестно, — сказала с улыбкой, а затем кивнула на печь. — Кажется, мои апельсины готовы.

Глава 14. Дон

Резкая смена темы ничуть не помогла избавиться от волнения. Между нами осталась недосказанность, и сердца загрохотали, моля выдать друг другу правду, рассказать сию же секунду, о чем мы мыслим.

Но я предчувствовал, что что-то всерьез изменится, если я все расскажу. Все станет гораздо сложнее, если она облачит мысли в слова.

А куда еще сложнее, чем есть сейчас?

Похоже, оба понимая это, мы предпочли разговору молчание. Я вынул из чугунка запеченные апельсины, разложил на тарелке, еще раз полил медом и пододвинул Мале, усаживаясь обратно на стул.

Сам не заметил, что затаил дыхание, наблюдая за тем, как она принюхивается к ароматному пару, как нанизывает на вилку апельсиновую дольку.

Неужели я ждал ее реакции?

Должно быть, так и есть. Но с чего вдруг это стало таким важным — то, что она почувствует, когда наконец попробует приготовленный на скорую руку десерт?

Все внутри меня замерло, стоило ей положить в рот первую дольку. Она смотрела прямо перед собой, тщательно пережевывая, не выдавая никаких эмоций, кроме больно ударяющего по мне равнодушия.

Прожевала, проглотила…

И ее лицо внезапно озарила блаженная улыбка, моментально выбивая из моей груди вздох.

— Я всегда помнила этот вкус, — прошептала еле слышно.

На миг почудилось, что в уголках ее глаз блеснули слезы. Но этого не может быть. Всего лишь игра лунного света, просачивающегося сквозь окошко…

— Вкусно, Дон, — добавила, не глядя на меня. Воткнула вилку в еще один апельсин, положила в рот, ненадолго прикрыв в наслаждении глаза. — Очень вкусно, правда.

— Это самое простое блюдо, а ты млеешь так, будто пробуешь раков, приготовленных лучшими кализийскими кулинарами.

— Ненавижу раков, — ухмыльнулась чертовка. — А апельсины люблю. Ты поразительно точен в выборе ингредиентов. Но мне интересно… кто тебя научил готовить? Или ты самоучка, во что я ни за что не поверю?

Чем бы это ни было — невинным любопытством или вопросами, заданными с определенной целью, — я тотчас ощутил, как от ее внимания из самых темных глубин поднимается глухая тоска.

Я ненавидел вспоминать то время. Ненавидел представлять ее образ, вспоминать улыбку и томный голосок. Но воспоминания стали неизбежны с той самой секунды, как я ступил за порог этого дома. Здесь все так или иначе напоминало о ней: засохшие травы, книги, излюбленное место на печи, где она обожала греться…

Говорить о ней значило самовольно подписаться на череду страданий и дать волю скорби.

Я не хотел этого.

Но противиться чарам вредной колдуньи не смог.

— Моим учителем была владелица дома. Она научила меня и готовить, и врачевать. И еще многим бесполезным вещам, вроде рисования и шитья…

— Какая интересная женщина, — глухим голосом произнесла Мала. Я глянул