видели иное, но не друг друга. Я понимала, что сейчас по большей части на него влияло мое колдовство, поэтому он так послушен, так увлечен и сосредоточен на мне.

Но я…

Боги, отчего же я хочу, чтобы он смотрел на меня, ласкал и взглядом, и пальцами? Чтобы он был рядом, невзирая на свою природу…

Я сошла с ума.

— Разве это так удивительно? — он вопросительно выгнул бровь и придвинулся ближе, кивнув на мой живот.

Незаметно сглотнув, я послушно приподняла края рубахи. Ткань, смоченная в целебном отваре, тотчас прижалась к ране. Крепко стиснув челюсти, я переждала неожиданно вспыхнувшую боль, а затем с показушным спокойствием произнесла:

— Да, удивительно. Ты знаешь, какие травы нужно смешать, чтобы получился сильный отвар, благодаря которому раны затягиваются быстрее, а риск заражения испаряется. Знаешь, что чай из мяты и мелиссы успокаивает нервы, а именно его ты и пил, пока я была в отключке. Его вкус сохранился на твоих губах.

— А ты довольна проницательна. — Он хмыкнул, раз за разом прикладывая ткань к ране. Осторожно, медленно. Как бы дразня. — И все равно ничего удивительного в моих познаниях нет. Многие люди смыслят в лекарском деле.

— Но не инквизиторы.

Широкие брови мужчины сшиблись на переносице.

— Чего ты заладила?

— Я просто хочу понять, что ты скрываешь.

И это было абсолютной правдой.

Я чувствовала, что в сердце моего охотника спрятан сундук ужасных секретов и опасных тайн. Таких тайн, о которых мне не терпелось узнать. Они были связаны с этой хижиной, с этим глупым фартуком с изображением медведя, с познаниями в медицине и еще чем-то таким, что меня притягивало и соблазняло.

Элена жутко любопытна и славится тем, что сует свой маленький нос куда не надо. А я ее сестра и ничем не лучше.

Перестав на меня смотреть, Дон тихо вздохнул и продолжил вытирать кровь.

— Меня обучила владелица дома, — ответил нехотя. — Подними повыше.

Я не сразу поняла, чего он хочет. Туго соображая, вырвала из его слов то, что показалось самым важным: у домика есть хозяин, и он женщина.

— За что мне такое наказание… — еле слышно простонал инквизитор и вдруг схватился за край моей рубахи, чуть задрал ее, прижимая тряпку к ребрам.

Я забыла обо всем, о чем думала. Дыхание перехватило от нежданного тепла, исходящего от его пальцев с такой же силой, с какой исходит жар от печи. Подушечки ненароком коснулись голой кожи, и от этого ощущения я сильно вздрогнула.

Настолько, что Дон замер.

И посмотрел прямо в глаза.

Я скорее почувствовала, чем услышала, что он дышит часто и неровно. И я тоже.

Между нами вновь заплясали искры, развернулась некая магия, гораздо сильнее той, что влияла на мужчину. Ведь сейчас мы оба склонялись перед ней. Мы были бессильны. И желали одного и того же. Прижаться друг к другу, раствориться в чувствах, вновь прильнуть к смазанным ядом губам.

Мы ненавидели друг друга когда-то… Или по-прежнему, но тая это глубоко внутри. Теперь же наша ненависть стала чем-то другим, окрасившись в рубиновый цвет. Цвет крови. Возможно, страсти, похоти, интереса…

Из меня вылетел весь дух, когда его рука скользнула под рубашку. Почти коснулась дико вздымающейся груди. Мы одновременно потянулись к губам, и я уже знала, что ни о чем не пожалею, потому что…

Потому что ничего, черт возьми, не произошло!

В комнату незаметно прошла Элена. Боги, не знаю, сколько она успела увидеть, но свое появление она обозначила чуть слышным покашливанием.

Дон вскочил со стула как ошпаренный. А я внезапно ясно ощутила, как к лицу приливает жгучая краска.

— Я извиняюсь… — прошелестела Лени, переминаясь с ноги на ногу. Ее щеки пылали не меньше моих. — Я просто вернулась с рынка, а на кухне никого. И там чего-т такой бардак… А еще, кажется, я забыла купить мед. Я схожу, господин инквизитор, можете… можете не отвлекаться.

Она уже хотела было выскочить за дверь, но мужчина за два шага подобрался к ней и передал тряпку.

— Сам схожу, — выпалил резко, отрывисто. — Закончи с раной.

И быстро вышел, оставив после себя лишь пожирающее нас с сестрой смущение и шлейф крепкого древесного запаха.

Глава 9. Дон

Оказалось, нет ничего хуже, чем теряться в собственных чувствах.

Было невероятно трудно разобрать, какие настоящие, а какие рожденные мороком. Я желал ведьму. Хотел поцеловать ее. Но понимал, что не должен испытывать подобного притяжения, ведь все нечестивые всегда были для меня и для всех инквизиторов врагами.

Я не имею права сближаться с бестией. Это против правил. Это против закона жизни Апостолов. Это…

Это то, чему я не мог противиться.

А главное, не понимал: то, что я испытываю, хоть немного принадлежит мне самому? Или всю вину можно сбросить на колдовство, на ведьму, которая… Боже, она была невыносима и желанна одновременно, и это противоречие убивало снова и снова, беспрестанно вонзая в меня вилы и мечи.

Так со мной поступят и собратья, когда прознают, что я питаю к колдунье.

Впрочем, они и без этого знания решили, что моя смерть неизбежна. Это я понял по расклеенным по городу листовкам с моим изображением. Броская, жирная надпись зловеще гласила:

«ВНИМАНИЕ! Разыскивается преступник! В сговоре с нечистью. ОСОБО ОПАСЕН!»

За меня была назначена награда в двенадцать тысяч золотых, что превысило на две тысячи награду за поимку Малы. Поразительно!

Бадрион, сукин сын. Знатно он подпортил мне жизнь. Я более чем уверен, что листовки, награда и приписка в конце «Нужен живым или мертвым» его рук дело. Даже не сомневаюсь, что за два последних дня, как только мы с ведьмами покинули город, он начал лебезить перед Апостолами и томно поглядывать в сторону моей должности. А может, уже успел стать командиром войска Святой инквизиции.

Он нагло крадет мою жизнь, как когда-то крал внимание отца. И я не готов ему это простить.

Не мешало бы встретиться с Дарлеоном — заместителем главного служителя собора — и попробовать ему объяснить эту непростую ситуацию. Он поймет меня. Должен понять и поверить. У нас сложились неплохие дружеские отношения; еще когда был жив отец, он стал для меня кем-то вроде дяди. Уверен, он до последнего будет отрицать, что я виновен. А ведь я и правда ни в чем не виноват.

Но для начала нужно избавиться от колдовского морока. Из-за него мысли крутятся вокруг Малы, и я не могу думать о делах, когда где-то на задворках сознания пляшет ведьма,