– Красавицы, – говорил он, – тут из Президиума Верховного Совета брат председателя звонил, просил после пяти вечера не отлучаться. Опять грозился повезти вас на развлечения. Ну и жизнь у вас, девки, – малина!

Вечером действительно заезжал на чёрной правительственной «Волге» отец и вёз нас, двух дурочек, в ресторан или в гости к очередной знаменитости, часто на загородную дачу в Барвиху, где кучковалась московская элита. Поначалу эти поездки были мне интересны.

Часто ужинали в ресторанах. Бывая в таких местах считаные разы, я первое время от смущения боялась перепутать нож с вилкой, спину держала прямо и по всякому поводу благодарила официанта, вызывая на его лице улыбку. Освоившись, осмелела. И однажды, непринужденно, взяв сигарету из пачки, попросила у отца зажигалку. Он молча забрал у меня сигарету и сказал:

– Никогда не делай этого при мне.

При внешней демократичности Яков Ильич был сторонником старых устоев. Для него курящая женщина непременно была гулящей. Дядя придерживался того же мнения. Когда отец рассказал ему об инциденте с сигаретой, возмутился и только по занятости не стал читать мне лекцию об этике поведения советской женщины. Ни до этого случая, ни после я никогда не курила.

Обычно мы ездили ужинать или обедать в рестораны на втором или седьмом этажах гостиницы «Москва». В те времена сюда часто наведывалась столичная знать. Подходили поздороваться и перекинуться парой слов с братом Леонида Брежнева разные люди. С большинством из них отец был на ты. Некоторые подсаживались к нам на весь вечер.

Мне довелось близко наблюдать многих знаменитых людей того времени – актёров, режиссёров, художников, писателей. С партийной верхушкой, которую народ знал лишь по портретам, мы встречались на дачах, в пансионатах, в ложах Большого театра, во Дворце съездов и на посольских приёмах, на которые отец таскал меня «для приобщения к столичной культуре».

В музее им. Пушкина мы как-то столкнулись со свитой, сопровождавшей министра культуры Екатерину Алексеевну Фурцеву. Пока она, мило кокетничая, беседовала с братом Брежнева, я стояла в сторонке.

Фурцева была дамой среднего роста с миловидным лицом и густыми, красиво уложенными волосами. По дороге домой отец сказал, что «у Кати потрясающие ножки и она умеет одеваться».

В конце августа 1964 года мне позвонила мама и попросила приехать. Она все еще надеялась отговорить меня от московской жизни. Через несколько дней я получила от отца грустное письмо. Он писал: «Вот и пролетели дни нашей встречи, такая пустота кругом. Тоска и подавленность. В первый день после твоего отъезда не мог отделаться от чувства потери самого дорогого. Я хочу, чтобы ты знала, что единственное утешение и счастье моё – это ты. Может, со стороны это счастье кажется ненормальным и смешным, но для меня оно самое ценное, что я имею. Это такая редкость быть не только дочерью и отцом, но и верными друзьями».

Он был прав. Жизнь нас сталкивала и разлучала, но мы всегда находили друг у друга поддержку и понимание. Так сложилось, что, несмотря на его всемогущество, в нашем общении он нуждался больше, чем я. «Ты мне нужна, – звонил он, – можно приехать?» И всегда было «можно». Со мной он позволял себе расслабиться, освободиться от постылой, навязанной судьбой роли «брата Брежнева». Не было необходимости скрывать, как трудно ему было приживаться в Москве, как скучал он по родному городу, в котором прошла вся его жизнь, по друзьям, любившим его не как «брата», а как хорошего парня Яшу, с которым можно было запросто выпить по кружке пива в ближайшем от комбината ларьке.

В Днепродзержинске, где его, как он говорил, «каждая дворняжка знала в лицо», он был своим среди своих. Слава брата ничего существенного в его жизнь не прибавила. После назначения Леонида на пост председателя Президиума Яков Ильич продолжал трудиться на том же комбинате, жил в той же квартире и пользовался районной поликлиникой. Там он был на своём месте и чувствовал себя комфортно.

В Москве положение Леонида Ильича заставило моего отца взять слишком высокую планку, осилить которую он просто не мог. Леонид, назначая его на ответственные посты в престижных заведениях, таких как Комитет по науке и технике, Министерство чёрной и цветной металлургии, сам того не желая, фактически погубил в нём специалиста и личность.

Вскоре в одном из писем отец сообщил: «Копию с твоей трудовой книжки снял, справку от медиков по форме 286 достал, в институт заявление написал и расписался за тебя. С документами у тебя всё в порядке». В этом малозначительном факте уже просматривалась всемогущая рука «брата Брежнева». Фамилия эта, как волшебное слово, как пароль, действовала безотказно ещё до вступления моего дяди на пост генерального секретаря.

Успокоив родителей и пообещав, что мы будем видеться часто, я вернулась в Москву. Отец заранее договорился со старым приятелем Леонида Ильича Мироном Денисовым, штурманом «Аэрофлота», чтобы меня доставили из Днепропетровска в целости и сохранности.

Спецсамолёт, на котором я летела, предназначался для партийных сановников местного разлива, для их родственников, высокого начальства и почётных гостей. Рейс был, само собой разумеется, бесплатный.

Рядом со мной оказалась милая пожилая пара. Старичок сосед, отрекомендовавшийся Ванюрочкой, смешно изображал сцены ревности своей добродушно улыбавшейся жены. Я смеялась до слёз. Бабулька в свою очередь с неподдельным негодованием уличала мужа в том, что тот молодится, убавляя себе годы. «Ему девяносто три, а не восемьдесят восемь, как он всем болтает!» – возмущалась она.

Отец поселил меня в лучшей по тем временам гостинице «Москва» на восьмом этаже в номере люкс по брони ЦК. Тут же примчалась горничная, впоследствии надоевшая мне навязчивым вниманием.

* * *

Совсем было смирившись с перспективой гулять по Елисейским полям в качестве переводчика, я, как это часто случается с глупыми молодыми девочками, мнящими себя красивыми и талантливыми, вдруг возмечтала об актёрской карьере. Участвуя успешно в школьных спектаклях и занимаясь в драмкружке при городском Дворце металлургов, полагала, что опыта у меня предостаточно.

В свои приезды в Москву мне приходилось общаться с известным и очень популярным актёром Николаем Черкасовым, с которым отец был дружен.

Однажды мы сидели с ним за столом в Доме актёра, ужинали. Будучи интеллигентом, он обходился со мной, молодым самоуверенным убожеством, как с равной. Отец, мягко выражаясь, не очень благосклонно относившийся к моей актёрской мечте, сказал, обращаясь к Черкасову:

– Коля, объясни этой дуре, какая её ждёт жизнь. В актёрки рвётся.

Николай Константинович Черкасов, явно ему подыгрывая, стал рассказывать, через какие трудности мне придётся пройти, прежде чем я доберусь до сцены.

– Например, – сказал он, улыбаясь, – таким девочкам,