С тех пор мне пришлось покорять другие города, среди прочих — Нью-Йорк, Париж, и вновь покорять, уже в девяностые годы, Москву (чем до сих пор и занимаюсь). Несколько раз пришлось мне бросать (или злобно шептать, что одно и то же) блистательным столицам, обозревая их с холма, из окна убого жилища: «Et maintenant a nous deux!», то есть «А сейчас между нами двоими!» — горделивый вызов Растиньяка Парижу: кто кого! В природе существует не так много вечных драматических сюжетов. Конфликт, противопоставление: город и приехавший покорить его провинциал — вечный конфликт, восходящий к истокам цивилизации.

Харьковский чемодан мой вынужден был покинуть со мною Москву и Россию 30 сентября (день в день через семь лет после прибытия в Москву) 1974 года — прилетел в Вену, в Рим и, наконец, успокоился где-то на 8-й авеню в Нью-Йорке на антресоли у приятеля. Улетая в Париж в 1980-м, я не взял его с собой. Очень уж он был стар и непригляден, мой чемодан, — символ покорителя Великих Городов провинциала Растиньяка. Однако он славно попутешествовал, оказался куда подвижнее, чем большинство, как сейчас говорят, россиян.

Из провинциальных городов уезжают целыми поколениями. Городки эти остаются позади либо ненавистными («Что гонит нас вперед?/ Тех — ненависть к Отчизне…». Ш.Бодлер), либо обожаемыми солнечными снами детства. В которое возвращаешься в снах, но никогда — наяву, и потому сны эти из года в год слабеют, выцветают и, наконец, присутствуют в памяти неким растительным зелено-желтым фоном цветов и листьев, в котором уже не различить деталей.

Помню, что летом 1968 года, похудев на одиннадцать килограммов после тяжелого богемного и скитальческого года в Москве, приехал я в Харьков и осел на несколько недель у родителей. Отъелся, успокоился. Мать уговаривала меня устроиться на работу, подыскала вариант. Однажды я смотрел телевизор, и после прогноза погоды показали дождь и московские улицы под дождем, бульвары, сбитую дождем листву. Помню, слезы навернулись мне на глаза, и в тот же вечер я уехал на вокзал, дал проводнику десятку, а утром уже деловито входил с Курского вокзала в Москву. Где у меня не было ни работы, ни прописки, ни, тем более, квартиры, но уже были друзья — поэты и художники. И целая жизнь впереди.

Говорят, «большому кораблю — большое плавание». Но чтобы понять, большой ли ты и сильный корабль, нужно выдержать большие бури. А большие бури: первоначальное одиночество, удары судьбы, борьба за выживание, напряжение всех сил — ожидают провинциала в большом городе. Многие, как побитые собаки, возвращаются обратно в старые свои городки. Старо как мир? Ну да, это давно известная архитипическая история, которую неизменно повторяет каждое новое поколение. Они, как бабочки на огонь, летят на огни большого города, и если некоторые лишь опаляют крылья, то многие гибнут в этом пламени («Шаталась по улицам Кельна,/ Всем доступна и все же мила». Г. Аполлинер).

Французские растиньяки бегут в свой Париж, американцев манит раскинувшийся каменным спрутом на полуостровах Атлантики Нью-Йорк, русскоязычные стремятся «в Москву, в Москву!», а вот индийцу нужен Бомбей, «город надежды», где 16 миллионов человек живут в ожидании случая и счастья.

Интересно остановиться на этом индийском мегаполисе — пример столь ярок. Бомбей огромен, грязен, он воняет, в нем трудно передвигаться. В самом огромном бидонвилле Азии, предместье Бомбея — Дхарави, живут 600 тысяч человек на менее чем полутора квадратных километрах. Другой район трущоб — прямо на берегу океана, знаменитая Рей Роад, где два-три этажа чердаков возвышаются над изначально одноэтажными лачугами. Если вы бедны в Бомбее — вы живете в нечеловеческих условиях. Если богаты, а это приблизительно один процент населения, то вас донимает мафия. Для тех, кто принадлежит к среднему классу, даже ежедневный выезд на работу — это борьба: нужно воевать с другими автомобилистами, договариваться о стоянке, пытаться игнорировать умоляющие о милостыне руки детей… Царствуют коррупция и бюрократия. Организация любой мелочи оказывается болезненной проблемой. Вонь, нищета… Однако те, кому посчастливилось иметь здесь работу и квартиру, больше не могут без Бомбея, без его бешеного ритма жизни, его зарплат — лучших в Индии, его терпимости, его мод альтернативных жизней, без возможностей, открывающихся для тех, кто смел. Многочисленные кинотеатры и коммерческие галереи ломятся от импортных изделий. Ночные клубы, театры, рестораны с дикими ценами всегда полны. Продаются экзотические автомобили, мобильные телефоны. Офисные здания заставляют вспомнить о Манхэттане, многоквартирные дома-небоскребы, бутики, конкурсы красоты, пятизвездные отели, современные госпитали и автомосты.

Бомбей — самый процветающий город Индии, его финансовая и деловая столица. Более половины налоговых денег приходит оттуда. Это также наиболее коррумпированный город в стране, более половины грязных денег имеют источником Бомбей. Он насчитывает больше миллионеров, чем все другие крупные города Индии сообща. Здесь совершают девяносто процентов всех банковских торговых сделок. Здесь находятся Биржа, Центральный банк Индии и еще множество банков. Цены на недвижимость здесь превышают цены Нью-Йорка и Токио, цена шикарной квартиры может доходить до нескольких миллионов евро. Город предается спекуляции, играет в лотерею, на скачках: виртуозы рекламы лучше оплачиваются в этом городе, чем доктора. Он притянул к себе лучшие таланты страны, гигантские транснациональные компании, инвесторов, людей искусства и интеллектуалов.

Созданию мифического образа Бомбея способствуют истории изумительных личных успехов. Такие, как история Дурубаи Амбани, подсобного рабочего на бензоколонке, ставшего магнатом нефтехимии. Или история Харшада Мехта, бедного молодого человека из маленького городка Райпур, который организовал мошенничество в 6 миллиардов рупий (106 миллионов евро) и руководил биржей до того момента, как был найден мертвым в тюрьме. Или история актера номер один в Индии Шах Рух Хана, явившегося в Бомбей с пустыми карманами, не зная ни души в этом городе, но после годов испытаний ставшего суперстар.

Теперь замените город Бомбей на город Москву, и сразу становится понятным, почему она так желанна провинциалам.

Все мы, видимо, играем персонажей, которыми нам хочется быть в отдельный период нашей жизни. Помню, как я и тоненькая тогда, модная Елена явились на просмотр фильма «Бонни и Клайд». Это был чуть ли не 1971 год. Я только что купил себе в комиссионном магазине на Преображенской площади черный костюм в тонкую белую полоску и называл его «гангстерским». Я был в красной рубашке и черном галстуке. Просмотр проходил в помещении не то журнала «Советский экран», не то «Искусство кино». Елена была в широкополой шляпе с цветами. Мы были красивее Бонни и Клайда. К тому же просмотр этот случился в период нашей первой ссоры, а потому вид у нас был крайне трагический. Елена была тогда чужая жена, и кинематографическая общественность бурно обсуждала ее роман с мало кому известным юношей-поэтом. А это был я.

Потом наши эталоны сменились, мы попали в Нью-Йорк, расстались. Я, лежа в траве Централ-парка, учился английскому по книге Че Гевары «Реминисценции кубинской гражданской войны», а у Елены появился седой, хромающий миллионер с бородкой, она говорила, что он похож на персонажа эротической классики того времени, фильма «История О». Теперь, спустя тридцать лет, я сам похож на этого сэра Стефана, персонажа из «Истории О». Зато Елена (вот она, несправедливость) стала неприятной теткой пятидесяти пяти лет, я ее недавно видел. А тогда я был длинноволосый, мрачный и похотливый молодой парень, а ей нравились, видите ли, тогда такие, каким я стал сейчас. Вот я думаю: а может быть, потому, что тогда я ее так мощно любил, вот и задал себе задачу стать таким, какие ей нравились? Никто не сможет с определенностью ответить на этот вопрос. Но вот стал.