Первым после долгих размышлений поддержал бывшего префекта хозяин дома, Катилий Север. Затем почти хором к нему присоединились все присутствующие.

Даже Гомул повеселел. Он обратился с вопросом к присутствующим:

– Но тогда нам необходимо договориться, кто возглавит… э-э… оппозицию?

Выговорить слово «заговор» не решился. Никто также не отважился поправить его. Каждый их собравшихся в доме Катилия сенаторов понимал, что они играют с огнем, и это внушало страх. Кроме страха, была в этой оттяжке решения и липкая струйка лицемерия. Каждый из присутствующих втайне считал себя вполне достойным будущего империума, однако выговорить это вслух никто не отважился.

Тот же Катилий Север в качестве высшего магистрата и как воспитатель новоявленного цезаря Марка Аврелия имел куда больше прав на августов жезл, чем любой из присутствующих.

Или пользующийся незыблемым авторитетом Ацилий Аттиан, который ясно понимал, что набежавшие годы оставляют ему все меньше шансов на верховную власть. Однако он первый призвал «друзей» не спешить с выдвижением центральной фигуры, которая возглавила бы заговор и передать власть которой следует принудить сенат.

Более того, Аттиан внезапно дал задний ход и даже посоветовал не торопиться с «окончательным решением» и попытаться договориться с Антонином, причем действовать предложил решительно и доброжелательно.

– С обожествлением Адриана, – заявил он, – придется согласиться, но за это потребовать достойную цену. Прежде всего добиться согласия Тита на восстановлении в полном объеме прав сената в решении государственных вопросов. Далее, возвращение Катилия Севера на должность городского префекта. Также прощение и возвращение гражданских прав Квинту Марцию Турбону…

– Чем теперь поможешь Турбону, казненному проклятым Адрианом?! – воскликнул Гомул.

– Турбону действительно ничем не поможешь, – согласился Аттиан. – Однако Турбон даже после своей гибели может помочь нам. Главное, под угрозой проклятия памяти заставить Антонина сделать шаг назад. Тогда будет легче потребовать отказа от дальнейшего скатывания к плебейскому беспределу, отмене так называемых законов, требующих соблюдения справедливости в отношении рабов, вольноотпущенников и прочей школяты, толпящейся на улицах Рима. Принцип «хлеба и зрелищ» – не следует обставлять никакими заранее вынесенными юридическими уловками, до которых был так охоч мой воспитанник и его нынешний преемник.

Если же Антонин откажется, тогда можно будет прибегнуть к окончательному решению.

* * *

Когда все разошлись, Аттиан, оставшись наедине с Катилием Севером, неожиданно поинтересовался у хозяина дома:

– Что ты слыхал о Сацердате?

Катилий не мог скрыть недоумения и ответил в том смысле, что ему известно о существовании эдикта, объявлявшего разбойника с таким именем вне закона, а также о безуспешных попытках отыскать его в восточных и африканских провинциях.

Потом поинтересовался:

– При чем здесь какой-то разбойник?

Аттиан усмехнулся:

– Верный человек поклялся, что собственными глазами видел Сацердату в городе в компании с каким-то великаном из эфиопов, сладострастной красоткой и пацаном с прожженными до негодяйства глазами.

– И что? – озадаченно переспросил Катилий.

– А то, что тебе должно быть невдомек, что именно Сацердата убрал с нашего пути этого мерзкого мальчишку Антиноя. Вспомни наш гнев и возмущение, которые мы испытали, когда до нас дошли правдоподобные вести, будто свихнувшийся на поклонении музам и философии Адриан возмечтал возвести его в цезари. Не тебе объяснять, чем это грозило нашему городу. Насколько я помню, мы тогда нашли общий язык – такая передача престола грозила Риму и нам всеми мыслимыми и немыслимыми бедствиями. Вообрази себе принцепса из греков, да еще незаконного происхождения? Мать его, насколько мне известно, служила храмовой шлюхой в святилище Астарты.

Что тогда, Катилий, началось бы в городе? Незатейливая мыслишка: если это можно Антиною, почему нельзя мне – могла бы прийти в голову всякому негодяю. Всякому смердящему галлу, грязному сирийцу, чернокожему мавританцу, бородатому бритту, напялившему штаны германцу. Рим еще ни разу не переживал такую смуту.

– Я помню наш разговор на эту тему, – с угрюмым видом согласился Катилий, – однако не вижу повода для беспокойства. Государство стоит как никогда прочно, в чем, безусловно, есть и заслуга Адриана, и никакой гречишка нам не угрожает. Нам угрожают расхлябанность, своенравие, желание отличиться, не имея на то никаких законных оснований. Одним словом, взрыв страстей и вседозволенности…

– И я о том же, – согласился заметно полысевший старик. – Но для укрепления государства неплохо бы организовать в Риме что-то подобное легкой незатейливой смуте. В конце концов, цель оправдывает средства. Конечно, нельзя доводить дело до крайностей…

Если ты помнишь наш давнишний разговор, мы пришли к единодушному выводу, только мы с тобой способны выполнить эту задачу, а для этого нам потребуются такие люди, как Сацердата. При его грехах от него можно отделаться в любую минуту. Насколько мне известно, он не только сумел пробраться в Рим, но и ухитрился сплотить вокруг себя какую-то странную и опасную секту. Говорят, ее члены умеют превращаться в теней и наводить панику на каждого, кто посмеет встать у них на пути. Может, стоит приглядеться к Сацердате? Этот бешеный пес на многое способен. Надо заставить его послужить великому Риму! Или мы зря прожили нашу жизнь, Катилий?

– Если «добряк» примет наши условия и я вернусь в городскую префектуру, мои люди обязательно разыщут этого Сацердату и доставят к тебе.

– Разыскать – да! Доставить – ни к коем случае!! Старому разбойнику надо подсказать, что с ним желает побеседовать его давний недруг, а нынче искренний доброжелатель. Пусть он сам придет ко мне. Понял, Катилий? Сам!!

Катилий кивнул.

Когда прощались, Аттиан неожиданно рассмеялся:

– Это, Катилий, ты неплохо придумал – «добряк»! Я согласен – пусть будет «добряк». А еще лучше – «тюфяк». И точно, и не без намека…

После ухода Аттиана Катилию Северу долго было не по себе. Как ни выворачивай ситуацию, вывод мог быть только один – они посягнули на законную власть.

В душе тенью отозвалась злорадная мыслишка: зачем? Тенью там же оформилось: «…В чем ты нуждаешься, чтобы принять участие в смертельно опасной игре Аттиана?»

* * *

Новый император принял все условия, кроме публичной амнистии Квинту Марцию Турбону, бывшему префекту гвардейской конницы, затем командующему Мизенским флотом, ставшему затем прокуратором Мавритании.

В согласительной комиссии Тит Антонин заявил, что, имея на руках неопровержимые улики, включавшие письма Турбона, его письменные приказы, полностью изобличающие его в подготовке заговора против верховной власти, он как гражданин и преемник божественного Адриана, несущий ответственность за благосостояние Римской державы, не может пойти на поводу страстей.

Затем добавил:

– Безнаказанность есть худшая форма поощрения. Злодейства, как совершенные, так и планируемые, прощены быть не могут.

В ответ Ацилий Аттиан потребовал от нового принцепса публичного подтверждения прав сената и принятых