Когда я вернулась в столовую, письма отвлекли меня от этих мыслей. Мама прислала новые кроссовки: черные, похожие на маленькие ботиночки. Я дожидалась их уже два месяца. Еще в посылке было пять пар новых черных трусиков. Всего мне пришло пять писем: три от мамы и два от друзей из Лондона. Я узнала почерк.

Я распечатала первый конверт, надеясь, что письмо меня развеселит. Я обожала мамины письма. Они всегда начинались так: “Я как раз собиралась попить чаю с пирожком и тут подумала – как там моя Рози?” Снаружи, со стороны ворот, послышался какой-то шум.

Я была в самом дальнем конце столовой, и к тому времени, как я добежала до ворот, у въезда сформировался такой плотный круг, что было невозможно пробиться и разобрать, что привлекло всеобщее внимание. Потом все начали расходиться, и я увидела О'Рурка, который жестами, очень деликатно, просил людей отойти – будто приглашая гостей на вечеринке пройти от аперитивов к столу. У хижины Бетти, прислонившись к стене, сидело семейство африканцев из Кефти – истощенные, грязные, обессиленные. На земле лежала женщина с тонкими, как трости, ногами, всклокоченными волосами и невидящим взглядом, какой бывает у тех, кто давно ничего не ел. Рядом отец семейства держал на руках ребенка. Только подойдя чуть ближе, я поняла, что ребенок мертв.

Я застыла на месте. Прежде мы видели подобное каждый день и научились с этим справляться – сохранять здравый смысл и держаться отстраненно, внушая себе, что мы всего лишь выполняем свою работу. Только так мы были способны помочь им. Но сейчас я была застигнута врасплох. Я попыталась напомнить себе, что надо делать: не чувствовать себя сопричастной, не думать о том, что они испытывают, что случится дальше, просто быстро решить, что нужно делать, и сделать это. Я вернулась в столовую, нашла соли от обезвоживания, высококалорийное печенье. Матери нужна была капельница; О'Рурк и Бетти принесли все необходимое, мы с Генри тем временем подогнали джипы. Мы направились в больницу в сопровождении Генри. Я везла отца и мертвого ребенка на третьей машине. Отец плакал. Было мучительно наблюдать за его естественной реакцией на горе – его семья умирает с голоду, ребенок мертв, он в отчаянии.

Мы сразу нашли людей, которые знали эту семью, – лагерь беженцев был разбит как карта Кеф-ти, чтобы жители одной деревни могли держаться вместе. Мне отчаянно хотелось поговорить с отцом, выяснить, почему они здесь. Они пострадали из-за нашествия саранчи? Будут ли еще беженцы, и если да, то сколько? Но я знала, что нужно оставить все как есть до окончания похорон. Я решила вернуться в поселение и попытаться связаться с Малькольмом по радио.

Связи не было. Я кричала: “„Содействие" в Сидре, вызывает Сафила. „Содействие" в Сидре, вызывает Сафила”, – но в ответ был слышен только треск. Тишина. Нет связи. Я снова начала вызывать Сидру, потом обхватила голову руками и попыталась сдержать подкативший к горлу комок. Послышался шум мотора. Я попыталась взять себя в руки. Мне нельзя делать глупости. От меня не будет проку, если я раскисну, я должна быть сильной. Распахнулась дверь. Это была Шарон.

– У тебя ключ от холодильника с вакцинами? – спросила она, потом заметила выражение моего лица и поспешила ко мне. – Ты в порядке?

– Да, нормально. Просто это напомнило мне...

– Знаю, – сказала она.

– У тебя всё нормально?

– Да... но... Ты же понимаешь, да?

Необходимо было связаться с Малькольмом, прежде чем он уедет из Сидры, и сообщить ему, что случилось. Всего лишь одна семья, но к нам давно уже не поступали беженцы в таком скверном состоянии, и все эти слухи... Малькольм должен узнать об этом до того, как он отправится в столицу. Я села в джип и поехала в деревню Сафила. В деревне был офис с радиосвязью – местное представительство Комитета помощи – КП, одна из многочисленных аббревиатур, которыми изобиловала наша речь: УВК ООН – Управление верховного комиссара ООН по делам беженцев, АСК – Ассоциация содействия Кефти, НПО – неправительственные организации. В КП мы должны были сообщать о вновь прибывших. Если их радио работает, я смогу связаться с Малькольмом. Я двигалась к Сафиле. Жара тем временем отступила, солнце уже не так палило.

Штаб КП был окружен высоким тростниковым забором и грязным двором. В куче мусора в углу рылась свинья. На низкой кровати сидела девочка с сонным взглядом – дочка Хассана. На ней были подаренные мной сережки. Когда я вошла, она вскочила, пристально посмотрела на мои новые сережки и проводила меня в штаб.

– Хассан макуиз, – сказала она. Хассана нет.

Хассан был сотрудником КП. Я присела и попыталась связаться с Сидрой по радио. Послышался тот же глухой треск. Девочка встала на цыпочки и потрогала мои сережки. Я покачала головой и показала на те, что подарила ей в прошлый раз. Она смущенно заулыбалась. Я вертела радио, пытаясь связаться с Эль-Даманом или столицей. Тишина. Я попробовала еще раз. Бесполезно.

Когда я вышла из штаба, на улице уже стемнело. В Африке темнеет быстро, сразу после захода солнца. Фары высвечивали растения странных форм, торчащие из песчаных дюн. Я проехала мимо наших – они как раз возвращались из лагеря. Остановилась у подножия холма, не заглушая мотор. Генри сидел за рулем, рядом с ним – Сиан. Шарон, Линда и Бетти устроились на заднем сиденье.

– Как у вас дела? – спросила я Генри.

– Всё нормально.

– Кто-нибудь из прибывших говорил о саранче? – спросила я.

– Насколько мне известно, нет. Ты связалась с Сидрой?

– Нет. По радио никто не отвечает.

– Дерьмо. Не повезло. Ладно, увидимся.

– Сегодня праздничный ужин, – сказала Бетти. – Камаль жарит цыпленка.

Ночью лагерь казался совсем другим – чужим и непонятным. Двери в хижины были плотно закрыты. Изредка во тьме можно было различить огонек свечи, но в основном все уже спали. Без солнца было нечего делать. Я притормозила у больницы – белого полога, натянутого на металлической дуге. Отодвинула занавес, служивший дверью, и вошла. Около одной из низких деревянных кроватей была установлена капельница. О'Рурк прилаживал пакет с физраствором с одного конца трубки.

Мать спала. Ее дыхание было шумным и неровным. О'Рурк осторожно, чтобы не разбудить, подал мне сигнал, что с ней все в порядке, и жестом указал на дверь. Мы молча вышли на свежий воздух. Подбородок у него был покрыт щетиной.

– У вас всё в порядке? – первым делом спросил он, положив мне руку на плечо. Очевидно, как я ни старалась, мне не удалось скрыть свое смятение.

– Да, нормально, – шепотом ответила я. – Как они? Что они сказали?

Он ответил, что африканцы долго существовали, потребляя всего двадцать пять процентов дневного рациона, и перспективы не радужные. Ребенок умер от диареи, а не от холеры.

– Как отец? Где он? С ним всё в порядке?

– Да.

– Вы с ним разговаривали?

– Не было возможности.

– Я пойду и разыщу его.