Уже засыпая, я поймал себя на мысли, что мне здесь нравится. На меня вдруг снизошел покой, которого я не знал в деревне. Не отупляющее безразличие, а именно покой, очищающий душу и укрепляющий тело. С этим неожиданным открытием я и уснул.

Жорик что-то кричал над ухом, но визг дисковой пилы заглушал все звуки:

– …ди…ад там те…ет…ха!

– Говори внятно, болван! – рявкнул я, выключая станок.

– Ты че, белены объелся? – отшатнулся от меня Жорик. – Я тебе и говорю – пойди на склад, там тебя ждет Муха.

– У меня работы валом. Начальник пасть порвет, если сегодня не отгрузим последнюю партию ящиков. Наверное, придется пахать до отбоя. Мне некогда тут трали-вали разводить.

– Кончай борзеть, Гренадер! Это ведь сам Муха.

– Ему не хрен делать, с утра до вечера и ночью только бока отлеживает, а у меня план… Ну ладно, на какой склад?

– Готовой продукции. В каптерку. С охраной договорено.

– Ладно. Но учти, тебе придется упираться за двоих.

– Заметано…

Склад, длинный, как собачья песня, с прохудившейся крышей, встретил меня настороженной тишиной. Насвистывая, я потопал к каптерке – бревенчатой выгородке в дальнем углу склада, где обычно обретался кладовщик из местных, Силыч, мужик в годах, но крепкий, как дубовый пень. Поговаривали, что он то ли сидел когда-то, то ли служил попкой[16]в лагерной охране.

Но как бы там ни было, а Силыч не жаловал ни начальство, ни "бугров". Он был молчалив, когда нужно – груб, но исполнителен и надежен – никого не закладывал и не стучал. А эти качества ценились в зоне превыше всего.

В каптерке было тепло и уютно. В "буржуйке" весело потрескивали поленья, пыхтел видавший виды чайник, а на застеленном новой клеенкой столе раскинулся целый гастроном: бутылка виски, солениямочения, копчености, колбасы, свежие булочки, икра, масло и еще что-то в баночках и пакетах.

– Привет… – буркнул Силыч, допил свой стакан и пошел к выходу. – Побуду на стреме…

– Садись, Гренадер, подкрепимся. – Муха улыбался с таким радушием, будто я по меньшей мере его родная мамаша. – Скоро обед, но фули тебе в столовке делать. Там одни помои. Баланда, которой только крыс травить.

– Спасибо, я пока не голоден, – сдержанно ответил я, присаживаясь.

В зоне бесплатным был только воздух. И предложенная вроде от чистого сердца иголка или сигарета могла оказаться ярмом беспросветного долгового рабства. На этом часто ловили новеньких, и некоторые из них, слабые духом, нередко кончали даже самоубийством, не выдержав издевательств "кредитора".

– Пей и ешь, это не обязаловка, даю слово. Просто у меня к тебе есть деловой разговор. А ехать посуху – что мы, сявки?

Мы… Мягко стелет, сукин сын… Но пожрать на дармовщину – отчего ж, я не против. Тем более, что передач с воли мне никто не посылал – эта долбаная конспирация!

Махнув стакан виски – дерьмецо еще то, пожадничал, гад, – я приналег на деликатесы. Муха с виду благодушничал, но его взгляд временами доставал до желудка. Изучал. Давай, давай, теперь твой ход. А то я уже забодался ждать в этой помойке.

– Как тебе тут нравится? – невинно поинтересовался он, закуривая.

– Хуже бывает только в могиле… – угрюмо ответил я, и снова налил.

– А ты разве там бывал?

– Почти. Три недели в реанимации. И месяц после на волоске висел.

– В Афгане?

– Где же еще. Мать его…

– Да-а, браток, нехорошо…

– Что – нехорошо?

– Поступили начальнички с тобой нехорошо. Героя войны – и в тюрягу. Награды есть?

– Валом. Но кому до них дело?

– Эт точно. В нашей державе никому ни до кого нет дела. Каждый сам за себя. Но срок тебе втюкали – будь здоров.

– Ага… – Я продолжал жевать.

– Что, так и будешь кантоваться здесь до дембеля?

– А куда денешься? Разве что выйдет помилование, но на это рассчитывать трудно.

– Дохлый номер, – согласился Муха. – Статья больно крутая.

– Сам виноват. Доверился одному козлу, он меня и вложил. Падло.

– Верить нельзя никому. Человек человеку волк, товарищ и брат. – Он хихикнул. – Пока ты на коне, все дороги открыты, друзей – навалом. Но как только загремел под копыта, затопчут сразу. И забудут, как и звали.

– Теперь-то я стал умней. А толку?

– За все в этой жизни нужно платить, – назидательно сказал Муха. – И часто по-крупному.

– Вот я и плачу…

– Не переживай, если к твоей ситуации подойти с умом, то не все так грустно.

– Что ты имеешь в виду?

– Что имею, то и введу, – снова расплылся в ухмылке Муха. – Затем и позвал тебя сюда, чтобы предложить кое-что.

– Пойти в отрицаловку? – Я тоже осклабился. – Извини, но я не дорос до настоящего вора. И вряд ли смогу валяться день-деньской без дела. Когда работаешь, время быстрее идет.

– А я тебя и не фалую гусарить[17]. – Муха посерьезнел, подобрался, стал похож на грифа-падальщика, ожидающего, пока не подохнет израненное животное. – Наоборот – паши так, чтобы гетман[18]был доволен.

– Зачем?

– Тебе можно доверять?

– Если бы ты этот вопрос не прояснил до нашей сегодняшней встречи, то сейчас мы бы тут не гутарили.

– Соображаешь, пехота. – Муха сидел неподвижно, но по его остро поблескивающим глазам было видно, что он возбужден.

– Не пехота – десант.

– Не обижайся. Я в ваших делах не фурычу.

– Кончай ходить вокруг да около, – изобразил я хмурую вывеску. – Я, чай, не пальцем деланный, не первый раз замужем. Говори прямо, что задумал.

– Когти рвануть отсюда. Я думаю, что ни мне, ни тебе не улыбается париться здесь на всю красненькую.[19]

– А я тебе на хрен? Что, своих шестерок мало?

– О чем базар? – с отвращением махнул рукой Муха. – Шушера, мелюзга, недоделанные. Мне нужен напарник и при силе, и чтобы мозги работали в нужном направлении. Вот ты в самый раз. А выйдем на свободу, будь спок, отблагодарю по-царски. Помоги и себе и мне, а? – неожиданно заискивающе заглянул он мне в глаза.

– Что я могу? Башку кому-нибудь открутить – это нет проблем. Или пилюль свинцовых отсыпать под завязку. Но по части побегов, извини, не силен.