Настроенный узнать правду, он ехал к матери. Пусть расскажет ему всё без утайки, почему так произошло. И где настоящий отец? Наверное, можно понять какие-то жизненные обстоятельства, но почему скрыли от него такую нужную правду? Знай Филипп некоторые детали своей биографии, его не так бы задевала нелюбовь Раевского-старшего. Чего же ещё ждать от неродного отца?

Автомобильный гудок, раздавшийся совсем рядом, заставил нажать на тормоз. Вот дерьмо! Задумался и чуть не врезался в мерседес, который промчался рядом на недозволенной скорости. Мерзавец! Сегодня всё раздражало Филиппа: солнце, бившее в глаза, шуршание шин, плотно цеплявшихся за чёрный асфальт, и даже замечательная вонь от ароматизатора для авто, которая обычно нравилась ему. Освежитель воздуха в виде турбины самолёта с собственным логотипом – ерунда, пустяк, но так грели душу крутые завитки логотипа с серебряными буквами Р и Ф.

Впереди уже виднелась площадь Свободы с монументальной скульптурой Ильича в окружении цветочных клумб и Большой зал консерватории, куда в детстве нередко водила его мама. Ах, мама, твой взрослый сын сейчас едет к тебе, чтоб услышать правду, какой бы она ни была…

Элеонора Александровна сама открыла ему дверь.

– Здравствуй, сын, – она улыбнулась уголками губ. Приятное и ухоженное лицо с едва заметными морщинками у синих глаз, слегка обесцвеченных временем, аккуратно уложенные волосы, чуть тронутые помадой губы – такую внешность часто называют аристократической. – Я ждала тебя, проходи.

Она повернулась и спокойно, с достоинством королевы, пошла вперёд. Проходя мимо зеркала, Филипп пригладил волосы и направился следом, глядя в её прямую спину, обтянутую шёлковой блузкой. Даже дома мама носила красивую, изящную одежду и обувь. Филипп никогда не видел её в халате или старом платье или – боже упаси – в спортивном костюме, аура неброской элегантности всегда сопровождала эту женщину.

В гостиной прохладно, шторы, прикрывавшие окна, почти не пропускали солнечных лучей, оберегая дорогую мебель и картины, развешанные на стенах. Каждая из них стала бы настоящим украшением любого художественного музея.

– Вижу, у тебя новое приобретение, – Фил подошёл к картине, висевшей крайней в ряду других шедевров.

На полотне в странном смешении стилей и техник, то широкими, неровными, то тщательно выписанными мазками были изображены девушка с гривой светлых волос и волк. В каком-то необычном первобытном единстве они смотрели друг на друга, глаза в глаза. Впечатляет. Немного сказки, немного космоса и очень много фантазии и таланта…

– Это Димитра Милан, американка. – Мама подошла, встала рядом. – Правда, замечательно? А ей всего семнадцать лет…

– Да, зацепило… У художницы большое будущее.

Почему-то вспомнилась Вера, его симпатичная коллега, милая девочка, притворявшаяся колючкой. Всё время выпускала иголки, когда Фил приближался к ней. Кажется, он был почти влюблён в Верины зелёные глаза, но непростительно забыл о ней из-за своих семейных неурядиц. А обещал быть рядом…

Филипп присел на диван, набираясь сил и отваги для непростого разговора, который может всё решить. Или всё испортить. «Ну же, давай, – говорил он сам себе. – Не молчи. Сейчас время говорить. Время узнать правду…»

– Может, чаю? – мама присела рядом, взяла его за руку. – Или дождёшься ужина?

Он мотнул головой, нет.

– Мам, скажи, – Филипп высвободил свою руку из её ладони. Он медлил, не отрывая взгляд от картины на стене; пусть эта с волком, со смелым взглядом, поможет ему. – Раевский… мне неродной отец? Ведь так? И почему я случайно узнаю об этом?

Вздрогнув, она выпрямилась, сжала губы в тонкую линию. Если у Фила и была слабая надежда, что всё это какое-то недоразумение, то её молчание, которое было выразительнее всяких слов, перечеркнуло эту надежду.

– Сын, так ты узнал… – наконец, произнесла она. – Поверь, мы не делали из этого тайну. – Тяжело поднявшись, мама прошлась по гостиной, обняв себя за плечи, словно её знобило. – Но сначала ты был слишком мал, и мы берегли тебя, раз за разом откладывали этот тяжёлый разговор. Потом учился, и тебя долго не было дома…

– А сейчас я дома… Расскажи мне всё.

– Знаешь, с позиций сегодняшней благополучной жизни этого не понять. Мы не всегда жили так, – она провела рукой вокруг себя, демонстрируя шикарную обстановку. – В юные годы я любила одного парня, Сашу, твоего отца. А его друг, Роман Раевский, был влюблён в меня. Неприятно об этом рассказывать, но кто-то пустил слух, что я нагуляла ребёнка на стороне. И так мастерски, так шумно это было сделано. От меня отвернулись все, даже родители… И он отвернулся, твой отец… Не поверил мне, поверил молве…

Она говорила ровным, глухим, голосом, но было видно, что нелегко давался матери этот рассказ.

– Сейчас я понимаю, что это чья-то злая воля… Любимый ушел… Не любил, наверное… А Раевский сделал мне предложение, которое я с благодарностью приняла. Не было денег, не было жилья, вот и согласилась, не раздумывая. И тебе Роман был неплохим отцом, обеспечивал, любил, как умел. И ещё, знаешь…

Замолчав, она задумалась, несколько раз в нерешительности поднимала на него глаза.

– Впрочем, больше рассказывать нечего. Смотри-ка, – усмехнулась мама, – вся моя юность с её ошибками уместилась в несколько предложений. А ты как узнал об этом, Филипп?

– Что? – Фил ещё был в этой истории, в этом таком коротком и таком чудовищном рассказе, который никак не укладывался в голове. – Как узнал? Услышал твой разговор с отцом.

Он рассказал, как было дело.

– Это и хорошо, что всё открылось… Скоро придёт отец, – она запнулась на этом слове, – и, может, убедит тебя, что тогда так было лучше для всех…

– Нет! – Филипп вскочил. – Ему не нужно меня ни в чём убеждать! Скажи, что сейчас с моим отцом? Настоящим?

– Не знаю. Тогда он уехал из города. Одно время жил за границей… Говорят, бывает здесь иногда, но мы ни разу не встречались… Больше мне нечего о нём сказать.

– Ладно, надо идти, дела…

Ему хотелось быстрей на улицу, на воздух, подальше от этой новой правды, подальше от матери, которая вдруг стала чужой и непонятной.

– Останься! Я ещё хочу сказать, что…

– Ты уже и так много сказала, мама!

– Прости меня, сынок! – всё же произнесла Элеонора ему в спину. – Прости… За то, что скрывала…

Не дослушав, не удостоив её ответа, лишь яростно сверкнув глазами, Филипп выскочил из гостиной.

* * *

Значит, всё это правда. Он чувствовал себя обманутым самой лучшей женщиной на свете. Такой Филипп считал её всегда, с давних лет далёкого детства. Его первые воспоминания – мама, самая красивая, самая нарядная, приходит к нему в детский сад, а он, гордо взглянув вокруг, со всех ног бросается ей навстречу. И берёт за руку, чтоб идти с ней в их красивый дом, в свою комнату, полную игрушек и книг, с неизменной тарелкой спелых фруктов на столе. Горько сознавать, что его мать, человек, которого никто и никогда не заменит, который учил его честности и порядочности, оказался не так идеален.