У Эйба было сломано несколько ребер. Он пошатнулся, но вампирша ударила его в живот — еще раз и еще… Авраам закашлялся, и в лицо женщине полетели брызги его крови.

Тут она замерла, провела своим мерзким пальцем по щеке и облизала его. «Объедение!» — улыбнулась она. Я изо всех сил старался устоять на ногах, понимая, что если упаду, то больше мне не подняться. Мне вспомнился дедушка — как вампир проминал кулаками его череп, а он не смог нанести ни одного удара в ответ. Я не согласен на подобную участь. Я решил воспользоваться передышкой и нащупал в карманах плаща последнее оружие — небольшой ножик. Изо всех сил я метнул его в вампиршу. Лезвие погрузилось ей в живот. Это еще больше развеселило ее: она схватила меня за запястье и провела ножом по своему животу, не переставая смеяться. Палуба ушла у меня из-под ног; пальцы вампирши сомкнулись на моем горле. Еще через мгновение я тонул. Она удерживала мою голову под водой, а спину прижимала к борту плоскодонки. Я яростно лягался, но сумел только заглянуть старухе в лицо. Под толщей воды мне казалось, что морщины разгладились на ее лице. Мысли о борьбе покинули меня. Накатила непонятная радость. Скоро все закончится, и я отдохну. Черные глаза надо мной меняли форму, вода успокаивалась, и успокаивался я сам. Скоро я буду с ней. Стояла ночь.

А потом явился он.

Эйб уже почти потерял сознание, когда старуха вдруг пропала — кто-то втянул ее в лодку. Руки вампирши больше не держали Авраама, и он медленно погрузился на дно реки.

Из глубины меня подняли руки Господа. Он положил меня на палубу лодчонки рядом со спящим мальчиком в белой ночной сорочке. Снизу, то и дело погружаясь в сон и снова выскальзывая из него, я наблюдал, как разыгрывался остаток спектакля. Я слышал, как женщина вскрикнула: «Предатель!»

Разглядел силуэт мужчины, который с ней боролся. Потом голова вампирши упала на палубу рядом со мной. Тела не было. Больше я ничего не видел.

— Нередко, чтобы нас завлечь в беду, орудья мрака говорят нам правду, заманивают всяким честным вздором, чтоб в глубочайшем деле обмануть…[12]

Я пробудился в комнате без окон. У масляной лампы читал мужчина. Лет двадцати пяти, стройный, с темными волосами до плеч. Увидев, что я проснулся, он оставил чтение и заложил страницу толстой книги в кожаном переплете. Я задал всего один, самый важный вопрос. Тот, который беспокоил меня во сне.

— Мальчик… Он…

— В безопасности. Там, где его отыщут.

Акцент незнакомца не выдавал происхождения. Англичанин? Американец? Шотландец? Он сидел подле меня на стуле с высокой спинкой и замысловатой резьбой, положив одну ногу, обтянутую темными брюками, на другую. Рукава синей рубашки были закатаны до локтей, а на шее висел небольшой серебряный крестик. Мои глаза привыкли к полумраку, и я оглядел комнату, освещенную лишь масляной лампой. Стены, казалось, были сложены из нагроможденных друг на друга камней, а все щели замазаны глиной. Повсюду висели картины в золоченых рамах. Туземки с обнаженной грудью несли воду с ручья. Пейзажи купались в солнечном свете. Портрет юной дамы рядом с изображением женщины постарше — их черты были удивительно схожи. Я заметил, что мои вещи аккуратно сложены на сундук в дальнем углу комнаты. Плащ. Ножи. Топор — чудесным образом добытый со дна Огайо. Вокруг находилась самая изящная мебель, какую мне доводилось видеть. А книги! Книги в самых разных переплетах и всевозможной толщины были сложены в стопки.

— Меня зовут Генри Стерджес, — сказал он. — Вы у меня в гостях.

— Авраам… Линкольн…

— «Отец народов»… Рад знакомству.

Я попытался сесть, но чуть не потерял сознание от боли. Тогда я опустился на спину и осмотрел себя. Грудь и живот были покрыты влажными повязками.

— Простите мне посягательство на вашу скромность, но вы были серьезно ранены. Пусть вас не пугает запах. Бинты пропитаны смесью масел — весьма полезной для заживления ран, заверяю вас. Однако, боюсь, не слишком приятной для обоняния.

— Как?..

— Два дня и две ночи. Признаться, первые полдня вы были на грани. Я не был уверен, что вы очнетесь. Ваше здоровье делает вам честь. То, что вы выжи…

— Нет… Как вы ее убили?

— Ах это. Очень просто. Она оказалась довольно слабой.

Странно говорить такое человеку, которого эта «слабость» сокрушила.

— К тому же была занята тем, что пыталась вас утопить. В связи с этим, полагаю, мне следует поблагодарить вас за то, что вы отвлек… Можно спросить?

Мое молчание послужило знаком согласия.

— Сколько вампиров вы убили?

Было странно слышать, как это слово произносит незнакомец. До того дня я не слышал, чтобы кто-либо, кроме моего отца, говорил о них как о реально существующих созданиях. Я подумал было приврать, но все же дал честный ответ.

— Одного, — признался Эйб.

— Да… Похоже на правду.

— А вы, сэр?.. Скольких убили вы?

— Одного.

Я ничего не понимал. Разве может искусный воин, с легкостью победивший вампиршу, быть столь неопытен?

— Вы не охотник на вампиров?

Генри расхохотался.

— Нет уж, увольте. Хотя, признаться, это было бы своеобразным выбором профессии.

Я еще не пришел в себя и не сразу осознал смысл сказанного. Когда это все-таки произошло, истина пронзила меня. Я испытал ужас и ярость. Он убил вампиршу. Но не для того, чтобы спасти меня от гибели, а чтобы самому заполучить добычу. Боль исчезла. В груди разгорался огонь. Я бросился на него со всей силой, со всей яростью, но не смог дотянуться до его горла. Мои запястья оказались привязаны к кровати. Я дико закричал. Словно обезумев, я рвался из пут, пока не побагровел от натуги. Генри невозмутимо наблюдал за мной.

— Да, — сказал он наконец. — Я предполагал подобную реакцию.

Следующие два дня я отказывался разговаривать. Отказывался есть, спать или смотреть в лицо хозяину дома. Как я мог что-то делать, зная, что в любой момент моя жизнь может оборваться? Я помнил, что вампир (Заклятый враг! Убийца моей матери!) не отходит от меня дальше чем на несколько шагов. Сколько крови он выпил из меня, пока я спал? Я слышал, как он поднимается и спускается по деревянной лестнице. Различал поскрипывание и стук двери, которую открывали и закрывали. Но из внешнего мира до меня не доносилось никаких звуков. Ни птичьего пения. Ни церковных колоколов. Я не знал, день на дворе или ночь. Единственным способом мерить время для меня оставалось чирканье спичек. Огонь в печке. Кипящий чайник. Каждые несколько часов Генри заходил в комнату с миской горячего бульона, садился у моей постели и предлагал мне поесть. Я немедленно отказывался. Генри так же немедленно принимал мой отказ, брал томик «Избранных сочинений Уильяма Шекспира» и продолжал читать с того места, на котором остановился. Таковы были правила нашей игры. На протяжении двух дней я не желал ни есть, ни слушать. Два дня он готовил мне еду и читал. Дабы отвлечься от Шекспира, я пытался думать о повседневных вещах. Сочинял песни и рассказы. Только бы не баловать вампира своим вниманием. Но на третий день голод взял свое, и я согласился поесть, когда Генри предложил мне бульона. Я поклялся проглотить лишь первую ложку — ровно столько, чтобы заглушить боль в желудке, не больше.