Но он уже предусмотрительно отступил назад и выставил руку – длинную и сильную. Через нее мне не проскочить, чтобы врезать ему по уху. А стоило бы за такие шуточки!

Никакого пистолета у него, конечно же, не было. Всего лишь указательный палец и мои перепуганные фантазии.

– Гош… – процедил я сквозь зубы, а потом без сил плюхнулся на пол, прямо на рюкзак.

Гош перестал ухмыляться.

– Прости. Я думал…

Гош замолчал. Вместо него говорили глаза – внимательные, чуть прищуренные. За него всегда говорят или глаза, или лицо, или руки. Молчун он, наш Гош.

Но, похоже, сейчас у меня были очень болтливые глаза. Гош разлепил губы:

– Думал, ты рад будешь… Новой книжкой похвастаешься… Два рейса прицельных, этот основной…

Шутник, чтоб его…

Хотя, надо признать, этот фокус он проделывал не в первый раз: ведь некоторым людям вовсе не нужны ключи, чтобы открывать запертые двери. Только раньше я успевал сообразить, что, кроме Гоша, ждать меня здесь некому. Раньше на этот «ствол» под шею я в притворном удивлении присвистывал наше с ним ритуальное: «Нехилый библиофил пошел!»

И уж чего я точно не делал – так это не тянулся в карман за пистолетом. Кого расстреливать-то? Гоша, который со мной с девяти лет нянчится, лучше любого старшего брата?

А вот в этот раз потянулся…

Может быть, потому, что на этот раз никакой новой книжки я не привез. Нечем хвастаться. Новая книжка осталась в полочке алтаря. И, что еще хуже, так там и останется.

Гош присел на корточки передо мной. Вгляделся мне в лицо.

– Без подарков? – Не то спросил, не то подвел итог.

Я кивнул. Невесело усмехнулся.

– Ну, почти. Один-то подарочек я привез… – Я поднял левую руку, стянул рукав.

– О, черт… – Гош побледнел. – Жаба?!

Обеими руками схватил мою левую и стал задирать рукав.

– Осторожнее, Гош, – прошипел я.

И типун тебе на язык. Если бы рука у меня пострадала так от жабы… Пара дней мне бы осталась, не больше. Я закусил губу, чтобы не взвыть от боли, пока он закатывал рукав.

Он делал это бережно, почти нежно – для таких-то огромных ручищ, как у него.

Я вдруг почувствовал, что страх отступил. Я был в городе, я был дома, а рядом был Гош – такой надежный и здоровый. Правда, с тех пор как он вот так же сидел передо мной на корточках, а все равно возвышаясь и нависая – и смазывал йодом очередную ссадину на моем локте или коленке, прошло уже много лет. Теперь, когда он садился, я видел его сверху, видел наметившийся просвет в черных волосах. И все равно. Несмотря на все это, несмотря на боль в руке, мне стало уютно и хорошо. Надежно…

Только если я и на этот раз ждал сочувствия – не тут-то было. Гош покосился на следы от укуса, потом задумчиво склонил голову набок, потом нахмурился… а потом с силой дернул рукав обратно. Да так, что рука врезалась в коленку.

– А! – До плеча проткнуло иглой боли. – Да Гош! Какого черта?!

– Три дня, – жестко заговорил Гош, – три дня от тебя ни слуху ни духу. Даже записки не оставил. Теперь являешься размазня размазней и суешь свою руку. На волка он в лесу наткнулся, видите ли! Ах, ох! Не больно ли тебе, девица красная? Не собрался ли ты помереть от укуса собачки, крошка?

Гош умел быть и ласковым, и внимательным старшим братом, а умел быть и жестоким отчимом. Когда надо. Я отвел глаза.

– Молчишь?

Молчу. Все-таки он прав…

Как всегда, впрочем.

Что он должен был подумать, когда я ему вместо объяснений руку сую? Он ведь не знает, за кем я следил, что там паучиха, а не жаба… И что он должен решить, когда я сую ему руку как объяснение всего? Что меня жаба задела. И я уже несколько часов, ничего не сделав, добирался до города. Так что теперь у меня даже теоретических шансов не осталось.

– Платочек не нужен? – предложил Гош. – Носочки не постирать? Молочка тепленького не согреть, крошка?

Ну да, не маленький уже. Ну да, должен был и о его чувствах подумать… Но все-таки мог бы и пожалеть! Неужели я заслужил лишь вот это?

– Между прочим, – сказал я, – ты сейчас говоришь, как Старик…

– Между прочим, – отозвался Гош, – сказал бы спасибо, что я не докладываю Старику о всех твоих похождениях.

Я отвел глаза.

Гош помолчал. Потом вздохнул, ткнул меня в плечо кулаком.

– Ладно, оболтус… Из-за этого укуса у тебя сорвалось?

– Ну… Да, – пробормотал я. – Можно сказать и так…

Слишком устал я сейчас, чтобы рассказывать.

– Что случилось-то?

Я посмотрел на него и опустил голову.

– Давай потом… – попросил, разглядывая его ботинки.

А главное – что рассказывать-то? Про тех двух мальчишек, которых теперь уже ничто не спасет, про них тоже рассказывать?..

– Что-то серьезное? – снова напрягся Гош.

Серьезнее некуда. Только…

Я вздохнул. Для тех мальчишек этот рассказ уже ничего не изменит. В общении с чертовыми суками, вроде той, что…

Плохое место!

…там, я сильнее Гоша. И если уж она меня так – издали, не особенно напрягаясь… Гош и подавно ничего не сможет. Так что для мальчишек это ничего не изменит. А вот для Гоша…

Надо ли ему это знать?

Зачем? Чтобы он тоже три дня не находил Себе места? Чтобы каждый вечер по сто раз поднимал глаза к небу, к умирающему месяцу и считал часы до новолуния, когда в трех сотнях верст отсюда оборвутся две жизни?

– Как-нибудь потом… – поморщился я, не глядя на него.

– Влад!

– Ну, паучиха… – Я наконец-то перестал пялиться в пол и посмотрел ему в глаза. – Очень сильная для меня. Слишком. Понимаешь?

– Паучиха… – глухо повторил он.

И уставился на дверцу шкафа за моей спиной.

А я сидел на рюкзаке и попытался вспомнить, когда это Гош в последний раз отводил глаза, разговаривая со мной. Кажется, всю жизнь я видел лишь его чуть прищуренный, очень внимательный взгляд, следящий за каждым мускулом на моем лице, то и дело вскидываясь к моим глазам. Это у него профессиональное. По лицу, по тому, как движутся зрачки, можно лучше любого детектора лжи узнать, врет человек или нет. Гош мне рассказывал, как это важно – постоянно следить за глазами собеседника.

А теперь вот сам взял и отвел взгляд.

Гош все молчал, тяжело вздыхая. А я глядел на него, и вдруг показалось мне, что я что-то упустил. Что-то важное… Что-то такое, что все время было у меня перед глазами, а вот как-то не замечалось…