На следующий вечер Жанна вернулась поздновато. На улицах горели фонари, накрапывал мелкий дождь, на экране телевизора бесновались юные певцы и певицы – в их потом усердии чувствовалось желание больших денег. Нет, они не стремились выплеснуть переполнявшие их чувства, и не жажда творчества заставляли их раскорячиваться и принимать позы, которые были бы уместны разве что в общественных туалетах рядом с придорожными забегаловками. Если вы, конечно, знаете, что это такое. Мальчики и девочки, наслушавшись о доходах звезд, устремились следом, и по лицам было видно – ничто их не остановит. Будут у них дома в Майами, замки в подмосковных лесах и яхты на Лигурийском побережье, будут! Глядя в их пылающие взоры, было ясно – ни яхтам, ни домам никуда от них не деться.

Услышав хлопок двери в коридоре, Епихин выключил телевизор. Сатанинские вопли стихли и в квартире наступила тишина. И в этой тишине было слышно, как Жанна босиком прошла в комнату и упала на диван рядом с Епихиным.

– Ждешь? Томишься? – спросила она, щелкнув зажигалкой и прикурив длинную тонкую сигаретку.

– Я смотрю, ты неплохо провела вечерок?

– Ты имеешь в виду хмель в моих глазах?

– И в словах тоже.

– Да, пришлось выпить с ребятами. Ты ведь меня не осуждаешь? Не коришь?

– Упаси боже!

– Деликатность твоего поручения требовала особого подхода. Я должна была выглядеть своей.

– Что пили?

– «Русский стандарт». Хуже «Абсолюта», гораздо хуже.

– Это звучит как комплимент.

– А это и есть комплимент.

Оба говорили слова необязательные, как бы ни о чем, словно опасаясь произнести главное, ради чего Жанна уходила чуть ли не на весь день, ради чего с кем-то пила водку «Русский стандарт», вынуждая Епихина терзаться и маяться в неизвестности.

– Значит, ребят своих нашла? – не выдержал наконец Епихин.

– А чего их искать, они всегда на месте.

– В полном составе?

– Ты хочешь спросить – не посадили ли кого? Посадили. Но не всех. И не лучших.

– Надолго?

– Да так, по мелочевке. На пустяках прокалываются ребята.

– На большие дела не идут?

– Отходились, – Жанна встала, вышла в коридор походкой легкой и стремительной, вернулась с сумкой на длинном ремне и, размахнувшись, бросила ее в сторону дивана. – Лови, Епихин!

В последний момент Епихин сумел на лету поймать сумку и вздрогнул от счастья – сумка была тяжелой, узнаваемо тяжелой – он уже знал, что там, и не торопился открывать. Его охватило такое чувство, что пока сумка закрыта, пока он не видит, что в ней, то и упрекать, а тем более обвинять его не в чем. Но стоит открыть сумку, щелкнуть замочком и откинуть верхнюю ее часть, как сразу же он станет уязвимым, и с этого самого момента ему придется опасаться, прятаться и скрывать свои затеи. Он положил сумку на колени и, подняв голову, посмотрел на Жанну.

– Это оно, – сказала она.

– Значит, удалось, – почти обреченно сказал Епихин.

– Ты, Валя, связался со страшным человеком – мне все удается, за что бы я ни взялась.

– Значит, удалось, – повторил Епихин упавшим голосом. Казалось, он надеялся, что все сорвется, и он с легкой душой откажется от безумной своей затеи. Так, наверное, бывает с парашютистом перед первым прыжком – он все ждет, что погода окажется нелетной, что парашютов на всех не хватит, что летчик заболеет и прыжки отменят... Но нет, нет, ребята, – и погода хорошая, и парашютов хватает, и летчик как никогда весел и беззаботен...

И приходится прыгать.

– Значит, удалось, – уже почти неслышно, про себя пробормотал Епихин, чувствуя на коленях тяжесть пистолета в сумке. – Сколько запросили? – задал он самый невинный вопрос из всех, которые подвернулись.

– Две тысячи.

– Долларов?

– Тугриков!

– Вроде многовато.

– Небольшой перебор, конечно, есть, – согласилась Жанна. – Но, понимаешь, Валя, брать подобные вещи у друзей всегда обходится дороже. Это закон. Знакомый врач вырежет аппендицит, и ты заплатишь в два-три раза больше. И еще будешь чувствовать себя в долгу. Человеческий фактор, Валя. Смирись. Тем более что платить-то не тебе, ведь ты не для себя берешь? – Жанна пристально посмотрела в глаза Епихину, но взгляды их не встретились – Епихин неотрывно смотрел на сумку, лежащую у него на коленях.

– И патроны есть?

– Не просто патроны – родные патроны. Это не какие-то самоделки. Твой заказчик будет доволен, да?

– Наверное, я в этом не силен.

– А пользоваться умеешь?

– А на фиг мне уметь? Я не собираюсь им пользоваться!

– Ну-ну! – неопределенно протянула Жанна. – А то мои ребята могут показать, научить, дать добрый совет... А?

– Все в порядке, Жанна, все хорошо, все нормально... Если мне понадобится их добрый совет, я обязательно тебе скажу об этом, ладно?

– Заметано. А что ж ты не полюбуешься на игрушку? Может, я тебе гирю из магазина принесла?

– Чуть попозже, – Епихин вдруг почувствовал страшную усталость, плечи налились тяжестью, и он понял, что не сможет вот так легко, порывисто подняться, чтобы пройти на кухню, в коридор.

– Заводская смазка, – подзадорила его Жанна.

– То есть эта штучка нигде не засветилась?

– Обижаешь, начальник, – Жанна улыбалась откровенно и снисходительно. – Это тоже входит в цену. Так что две тысячи, как видишь, не такая уж и заоблачная цена. Ты уверен, что не хочешь оставить его себе?

– Подумаю, – нашел в себе силы улыбнуться Епихин.

Разговаривая, они старательно избегали слово «пистолет», словно одним этим как-то охраняли себя от той заразы, которая распространялась от него по всей квартире. Похоже, что у обоих было ощущение, что неназванный предмет в сумке был как бы чем-то другим, не столь суровым, безжалостным, опасным, каким он являлся на самом деле. Так часто выпивохи, собираясь купить бутылку водки, избегают называть ее «водкой», у них для этого находится десятки словечек, которые вроде бы и означают то, что нужно, но сама водка остается неназванной. «Может, сообразим? – говорит один. – Как подорожала, стерва! – подхватывает другой. – А хватит одной? Может, лучше три маленьких?» – Иностранец, даже прилично знающий русский язык, не догадается, о чем идет речь. Сказать продавцу «дайте бутылку водки» кажется грубым, даже безнравственным.

Епихин за весь вечер так и не решился назвать пистолет «пистолетом». Игрушка, штучка, забава – все слова были простые и невинные, не имеющие ничего общего с истинной сутью этой зловещей штуковины.

– А знаешь, я все-таки засветился, – неожиданно сказал Епихин. – Для кого бы я ее ни брал, кому бы я ее ни отдавал, но засветился. Это плохо.