— Простите, сэр?

— Источник. Происхождение.

Сэмюэл Айрленд поглядел на сына, и тот, заметила Мэри, поспешно замотал головой.

— Мы не вправе их раскрыть, мистер Малоун…

— Это ваш клиент?

— Не могу сказать.

— Что ж, весьма прискорбно. Источник этих сокровищ должен быть известен.

Явно пропустив мимо ушей последние слова Малоуна, Сэмюэл Айрленд взял Мэри под руку.

— Вы уже видели ту деловую бумагу, мисс Лэм?

— Какую деловую бумагу?

— Я лишь мимоходом обмолвился о ней, отец.

— Куда ж это годится? Мисс Лэм обязательно должна ее увидеть. Уильям мне сказал, что вы пылаете любовью ко всему, связанному с Шекспиром.

— Да. Это верно.

— А вот и наше сокровище!

Мэри была неприятно поражена: манеры Айрленда-старшего отдавали вульгарностью лоточника. Она совсем иначе представляла себе семью Уильяма.

— Вот эта бумага, мисс Лэм. — Старик положил перед ней пергаментный лист и осторожно прикоснулся к нему указательным пальцем. — Редчайший документ.

— Я исследовал его тщательнейшим образом, — заявил мистер Малоун. Его рот снова оказался в опасной близости от Мэри. — Почерк — определенно Барда. Никаких сомнений быть не может.

— Я очень рада, — только и смогла сказать Мэри.

Уильям заметил ее смущение.

— Вы позволите немного проводить вас, мисс Лэм?

— Да-да, конечно.

Она торопливо попрощалась и вышла с Уильямом в переулок, с облегчением вдыхая прохладный воздух.

— Мы вас растревожили, мисс Лэм, я очень сожалею, — сказал Уильям. — Слишком уж пылко они относятся к Барду.

— Не стоит извиняться, мистер Айрленд. Ничего дурного в таком поклонении нет. Мне просто нужно было глотнуть воздуха.

Они молча прошли мимо лотка с искусственными цветами, который всегда стоял на углу Холборн-пассидж и Кинг-стрит.

— Я должен вам кое в чем покаяться, мисс Лэм.

— Мне? В чем же?

— Я вам сказал, что нашел деловую бумагу в антикварной лавке на Гроувнор-сквер. Это неправда. Она получена от того же человека, который дал мне печать.

— Не понимаю…

— …какое это имеет отношение к вам? Разумеется, никакого. Больше я о ней ни словом не обмолвлюсь.

— Нет, я имела в виду другое: с чего этот человек вздумал делать такие бесценные подарки?

— Можно, мисс Лэм, я расскажу вам одну историю? Месяц назад я сидел в кофейне на Мейден-лейн. Знаете ее? Там еще очень красивый прилавок красного дерева; работа, скорее всего, французских мастеров. У меня с собой было старинное издание «Кентерберийских рассказов» Чосера с выпуклым черным шрифтом; я как раз перед тем приобрел эту книгу у одного из посетителей магазина на Лонг-Эйкер и теперь, в кофейне, принялся рассматривать ее, но вдруг услышал вопрос, явно обращенный ко мне: «Вы умеете определять достоинства книг, сэр?» Это сказала немолодая дама, сидевшая за столиком позади меня, вся в черном — в черной шляпе, черной шали, даже зонт черный. Не так уж часто приходится видеть в кофейне одинокую женщину, пусть и на Мейден-лейн, поэтому я, естественно, немного насторожился. Впрочем, принять ее за девицу легкого поведения было невозможно — уж простите мне мою бестактность, мисс Лэм. Возраст дамы и ее внешний вид такой вариант исключали. И я предположил, что она либо пьяна, либо не в своем уме.

— Достоинства, сударыня? — переспросил я.

— Разбираетесь вы в них? В бумагах, книгах и тому подобном?

— Это мое ремесло.

— Законникам-то я не доверяю.

Я заметил, что она пьет чай из корня американского лавра; терпеть не могу эту бурду.

— Как видите, я вдова.

— Сочувствую вам.

— Сочувствие тут ни к чему. Муж был грубым животным. Но оставил мне много старинных бумаг.

Тут я, естественно, навострил уши.

— Для этих вещей нужен особый склад ума. Я им не обладаю.

Еще одна полоумная, каких нередко встречаешь на лондонских улицах, снова подумал я. Однако в ней чувствовалась некая осмотрительность и даже степенность, которые наводили на иные мысли.

— Вас, вероятно, насторожило, что я обращаюсь к вам, совсем незнакомому человеку. Но, как уже было сказано, сэр, я питаю отвращение к адвокатам и прочим законникам-крючкотворам, любителям вынюхивать чужие секреты. Уже несколько недель подряд я твержу себе если мне выпадет удача встретить человека, навострившегося разбирать разные почерки, уж я его не упущу.

Тут я невольно улыбнулся.

— Видите ли, сэр, — продолжала она, — я не привыкла изъясняться витиевато. Скажите, как вас зовут?

Она открыла черный шелковый ридикюль, от которого отчетливо пахнуло фиалками. Дивный запах, не правда ли?

— Своей визитки у меня нет, — пояснила дама. — Только карточка покойного мужа. Но адрес тот же.

Я успел прочесть, что муж ее, Валентайн Страффорд, занимался поставками чая и жил в очень приличном месте — на Грейт-Тичфилд-стрит, близ церкви Марилебон. Я назвал свое имя и, как того требовал долг вежливости, пообещал зайти к ней.

Три дня спустя я случайно оказался возле ее дома — когда шел на Клипстон-стрит, к переплетчику. Вам знаком тот район, мисс Лэм? Не бог весть какой старый, а все же своеобразный. На самом деле у меня не было намерения наносить ей визит, но, должен признать, она меня изрядно заинтриговала. Я заглянул в окно нижнего этажа, и — представьте, что я увидел! Длинный стол, заваленный бумагами и рукописными свитками! Там же, вперемежку с документами, перевязанными бечевкой или тесьмой, лежали папки и коробки. Стало быть, она говорила сущую правду о бумагах покойного мужа. Ни минуты больше не колеблясь и не размышляя, я взбежал по ступенькам на крыльцо и позвонил; к моему удивлению, она сама открыла мне дверь.

— А, мистер Айрленд. Я не теряла надежды, что вы придете. Я вас ждала.

И повела меня в ту самую комнату на первом этаже, где лежали бумаги. В окно я увидел длинный узкий сад с новомодным украшением наших вертоградов — озерцом с каменистыми берегами.

— Не уверен, что смогу помочь вам, миссис Страффорд, — сказал я.

— Вздор. Я заметила, как расширились ваши глаза, когда вы вошли в эту комнату. Вы все это обожаете.

Она хотела угостить меня настоем корня американского лавра, но я вежливо отказался. Очевидно, к хорошему чаю, ввозом которого занимался ее муж, она любви не питала.

— Я вас, разумеется, отблагодарю.

— Прежде чем говорить о вознаграждении, позвольте мне взглянуть на ваши бумаги.

— Быть может, в них уже и смысла никакого нет.