Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И пока ее родители хлопотали возле угасающего камина, Мэри рассказала Уильяму, как они с братом разыгрывали сцены, изображая Беатриче и Бенедикта из «Много шума из ничего», или Розалинду и Орландо из «Как вам это понравится», а то и Офелию с Гамлетом. Роли они знали наизусть и сопровождали их соответствующими действиями и позами — по своему разумению. Играя Офелию, Мэри отворачивалась и горько плакала; Чарльз в роли Гамлета топал ногой и грозно хмурил брови. Эти сцены казались Мэри более реальными и важными, чем события ее повседневной жизни. Но для Чарльза, призналась она Уильяму, они были всего лишь забавой.
— Что-то я разболталась, — оборвала она себя.
— Нет-нет. Мне все это крайне интересно. Если хотите знать, мисс Лэм, его подпись обнаружил я.
— Вы о чем?
— О подписи Шекспира. Это старинная, времен правления короля Иакова, бумага о праве собственности. Мой отец подтвердил ее подлинность.
— И это в самом деле его почерк?
— Тут нет никаких сомнений. — Шрамы на ее лице чуточку светлее здоровой, не тронутой оспой кожи, отметил он про себя. — Я наткнулся на нее в антикварной лавке. На Гроувнор-сквер.
— Обладать такой реликвией…
— Мне частенько приходила в голову мысль, что где-то должно храниться множество документов, связанных с Шекспиром. Не странно ли: все, что было у него в кабинете и библиотеке, как в воду кануло. Ни в одном завещании об этом имуществе нет ни словечка. А ведь его родня наверняка отнеслась бы к таким бумагам с большим почтением.
— Разумеется.
— Уж они бы их свято хранили.
— В Стратфорде?
— Кто знает где, мисс Лэм?
Он чувствовал, что между ними возникла некая близость, хотя не понимал, откуда бы ей взяться; она словно снизошла на них обоих свыше.
Отец Мэри завел старинную песню.
— Я часто думаю, — осмелев, довольно громко сказала Мэри, — каким был Шекспир на самом деле. В жизни, я имею в виду.
— Без сомнения, очень разумным человеком.
— Что и говорить. Редкостно разумным.
— Вероятно, открытым и щедрым. И честным.
— С упругой походкой. Такого никакою силой не сдержать.
— Еще бы. То, что было в нем, правдивей…[55]— громко заговорил Уильям, но осекся и понизил голос. — Как вы справедливо заметили, мисс Лэм, он не принадлежал к простым смертным.
Ему вдруг показалось, что комната стала меньше; он словно разом оказался ближе к Мэри, к ее родителям, даже к развешанным на стенах миниатюрам.
— Тем не менее он понимал, что такое быть обычным человеком, правда, мистер Айрленд?
— Он про всех и про всё понимал.
— В его пьесах действуют обыкновенные люди. Кормилицы, заключенные, горожане. Но их обыкновенность граничит с гениальностью.
По ее пылкой речи он понял, что девушка очень одинока; снедавший ее жар редко находил выход.
— Вспомните кормилицу Джульетты, — продолжала Мэри. — Ведь она воплотила в себе самую суть всех нянек и кормилиц, которые были и еще будут на земле.
— А привратник в «Макбете»!..
— Да, да. Я про него и забыла. Мы должны составить список простых людей, действующих в пьесах Шекспира. — Это «мы» прозвучало чересчур фамильярно, и Мэри поспешно повернулась к матери: — Где же пропадает Чарльз, мама?
— В каком-нибудь недостойном его месте, я полагаю.
Миссис Лэм осуждающе вздохнула и, удовлетворенная, взялась за рукоделие. Ее муж уже спал возле угасающего очага.
— Можно я вам кое-что сыграю, мистер Айрленд? Чтобы пояснить одну мысль.
Мэри подошла к небольшому пианино, стоявшему в нише рядом с камином, откинула крышку и заиграла. Казалось, ее пальцы почти не касаются клавиш, но гостиную наполнили звуки сонаты Клементи.[56]Поиграв с минуту, Мэри обернулась к Уильяму:
— Красиво, не правда ли? Так возвышенно. Но особого смысла из нее не извлечешь. Шекспира я воспринимаю точно так же. Чистая экспрессия. Он тоже играет лишь черными и белыми клавишами. Всё.
Если бы в ту минуту на глаза ему навернулись слезы, он бы и сам не сказал отчего.
— Пожалуйста, сыграйте еще.
Музыка витала над ее родителями, не задевая их и не вызывая никакого отклика. Но Уильяма она взволновала. В книжную лавку музыка не залетала никогда; ему были знакомы лишь напевы, звучавшие в городских парках и на постоялых дворах. А эта музыка была совсем иная, из других сфер. Она подкрепляла сложившееся у него представление о Мэри Лэм.
Внезапно раздался громкий стук в дверь. Мэри поспешно встала и направилась в прихожую. Пробудившийся мистер Лэм спросил жену:
— Сколько еще мешков везти на мельницу?[57]Уильям вдруг почувствовал себя совершенно чужим в этом доме. Нежеланным гостем. Из прихожей доносились голоса:
— Я потерял ключи, дорогая.
— Что с тобой стряслось?
— Меня ударили.
— Ударили?!
— Какой-то негодяй сорвал с цепочки мои часы и был таков. Посмотри, рана на голове еще кровоточит?
Миссис Лэм бросила на Уильяма безумный взгляд и поднялась с кресла:
— Что случилось, Чарльз?
— Меня ограбили, мама.
Чарльз вошел в комнату, как показалось Уильяму, с торжествующим видом.
— А, мистер Айрленд. Я совершенно забыл. Очень рад снова вас видеть. Меня, понимаете ли, задержали обстоятельства.
— Ты ранен, Чарльз?
— Нет, мама, по-моему, нет. Ты уже видела книгу, Мэри?
— Что у тебя украли, Чарльз?
— Часы, мама. Больше ничего.
Мэри подошла к матери.
— Пустяки. Чарльз цел и невредим. Успокойся. — Она усадила мать в кресло. — Ни синяков, ни царапин. Только часы пропали.
Мистер Лэм снова задремал.
Чарльз подсел к Уильяму.
— Я был на дружеском ужине. Иначе я бы вспомнил про назначенную встречу с вами. А потом — это происшествие…
Голос его звучал чуточку покровительственно.