Назначенный день выдался довольно холодным. На домах повсюду уже висели красные флаги, и в воздухе стояла какая-то торжественность. Встречаясь в детском саду, празднично одетые дети с ревнивым и чопорным удивлением оглядывали друг друга. Сдерживающие волнение девочки в прекрасных светлых платьицах вызывали у мальчиков странную оторопь, и они с робкими усилиями опознавали в маленьких дамах их «здешние» черты и повадочки.

Швейная фабрика оказалась в одном из дворов напротив детского сада. В заполненном легким гулом работающих машин вестибюле детей разделили, и «артистов» темными коридорами повели переодеваться.

Два зайчика, лиса, медведь и девочка Маша с помощью приставленной к ним воспитательницы нарядились в свои простынки и шкурки и, тупо посмеиваясь, стали ждать своего выхода. В непонятном помещении, где они находились, гулял жуткий сквозняк, который скоро заставил их примолкнуть и съежиться, спрятав заледеневшие ладошки между ногами. Воспитательница, то и дело поводившая плечами, пыталась их как-то подбодрить и через некоторое время посоветовала набросить поверх костюмов их пальтишки и курточки. Постепенно ими начала все больше овладевать странная уверенность, что уже ничего и не будет, и они думали только о том, как и когда их отсюда выведут.

Почти незаметно для себя попав на сцену, они с машинальной заботой принялись произносить свои реплики и совершать разученные движения. Из-за кулис Фурман видел их отчаянно испуганные глаза.

– Ну, давай! Теперь ты!.. – подтолкнула Фурмана слегка взволнованная воспитательница, и он, как положено, выскакал на сцену. Полутемный зал, который Фурман ощущал одним боком, пестро шевелился и мягко шуршал. Глуховато сказав куда-то в пространство заветную фразу, Фурман попрыгал к толстому мату из грубой кожи и, почти не притормозив, стал делать кувырок на своих деревянных конечностях. С размаху он тяжело стукнулся макушкой, а на выходе чуть не завалился влево, но начальная скорость помогла ему в конце концов встать на ноги, и он с гудящей, слегка кружащейся головой под неровные аплодисменты занял предназначенное ему место между другим зайцем и лисой. Здесь он должен был замереть до уже скорого конца представления.

Обменявшись тихими улыбками с застывшими в своих позах соседями, Фурман в первый раз прямо взглянул в таинственно гудящий пульсирующий зал. Зрители оказались совсем близко. Первые два ряда занимали дети. Лишь несколько из них с разинутыми ртами еще следили за происходящим на сцене, остальные были давно заняты друг другом, и Фурман с отстраненным интересом отметил отдельные эпизоды хорошо понятного ему шевеления и шебуршания. По краям активно работали воспитательницы, а дальше, за светящимися белизной рубашечками, за розовыми облачками бантов и газовых платьиц с блестками, за всеми этими хохолками и хвостиками сидели расплывшиеся умиленные женщины, большие сонные мужики, несвежие девушки со слепым задором в глазах, злые посмеивающиеся парни, хитроватые дедульки, строгие худые тети с желтоватыми лицами и недоверчивыми черными глазами…

Представление закончилось, и все захлопали.

Во время дневного сна Фурман уже давно не засыпал, хотя иногда это случалось – почти неожиданно для него самого. Привычная процедура «мертвого часа» начиналась с того, что в небольшой нише перед дверью в кладовку из зала выстраивалась очередь за раскладушками, матрасами и постельным бельем. Няня, стоявшая в дверях кладовки, старалась выдавать все это в определенном порядке, который то и дело нарушался по бестолковости получавших, тупо хватавших сначала матрас, а потом приходивших за раскладушкой.

Раскладушки расставлялись в зале тремя параллельными рядами, но места не были жестко закреплены за каждым, кроме нескольких случаев, требовавших то близости к туалету, то особого удаления от окна или особой тишины – для таких был отведен целый угол. Остальные ложились где хотели, но воспитательницы следили, чтобы те, про кого было известно, что они не спят, не оказались рядом. По этому вопросу велась постоянная война, в которой обманы часто удавались, но и возмездие в виде томительного стояния полураздетым на проходе – с еще более страшной, но ни разу не исполнившейся до конца угрозой снятия трусов, – находило своих жертв и иногда становилось массовым. Это было уже не смешно.

Тут многое зависело от соседа. Оказываясь между спящими, Фурман тихонько лежал и мечтал о том о сем. Частые наказания ему надоедали. Поэтому он неторопливо мигрировал по залу.

Однажды, благодаря болезни кого-то из маленьких, Фурман очутился со своей раскладушкой самым последним в ряду, в нише около двери в кладовку. Здесь было свое окно, стоял письменный стол воспитательниц и помещались две раскладушки. Видимо, это было очень тихое место, поскольку воспитательница, ходившая с дозором между рядами, никогда сюда не добиралась. Фурмана это устраивало, так как пронизывающий контрольный взгляд даже при отсутствии преступления был неприятен. Кроме того, близость к кладовке позволяла ему вскакивать самым первым – мол, нужно же освободить проход, а укладываться последним – надо же дать всем пройти! Так что Фурман здесь задержался до выздоровления хозяина.

Соседи медленно проплывали мимо, но все они были неинтересные: спали или были слишком задумчивыми и необщительными. Все же Фурману как-то удалось расшевелить одну странную девочку – крупную грубоватую Иру Горохову, совсем не принадлежавшую к фурмановской компании бойких детишек. Фурман с ней вообще раньше не говорил ни разу, и она на него не обращала внимания. А тут, в укромном месте, они сначала со стеснительными улыбками поглядывали, переворачиваясь с боку на бок, потом зашептались, с веселящим испугом следя за маршрутом воспитательницы, а когда все успокоились и воспитательница ушла по-настоящему, стали тихонько играть через разделяющий их узкий проход.

Два ее осторожно передвигавшихся пальца были принцессой, а два фурмановских – храбрым принцем, иногда сливавшимся со своим быстрым конем, скакавшим на четырех пальцах. Так они метались по своим гористым землям, переговариваясь через бездонную пропасть, лежавшую между ними. Время от времени принцесса отправлялась в свою плохо освещенную пещеру, чтобы поесть или немного поспать. Принц же в такие моменты не знал, чем себя занять, и от скуки охотился на толстого змееподобного ящера с огромной пастью, который плавно выпрыгивал откуда-то из-за ближних гор. После недолгой схватки пораженный, но не умирающий ящер скрывался в своем отдаленном логове, а принц выходил поклониться принцессе к краю пропасти, а потом тоже ложился отдохнуть.

Для собственного развлечения принцесса завела маленькую кошечку, необычайно понятливую и почти говорившую. Пару раз у нее, правда, случались приступы плохого настроения, и принцесса выгоняла непослушного зверька из пещеры. В печали кошечка бродила по округе, громко мяукая, – и тут их засекли. Фурман получил строгое предупреждение злобным шепотом. Их миру стала грозить нешуточная опасность, поскольку Фурмана, как очевидный источник шума в этом прежде тихом месте, могли отправить за тридевять земель или сделать чего похуже. Они тайно помахали друг другу ножками и отвернулись в разные стороны, соблюдая тишину до конца мертвого часа. Дальше все было как обычно. Уже дома, ложась спать, Фурман вдруг вспомнил их игру и улыбнулся.