“Ровным счетом ничему, – ответил Тернер. – Такие еще будут”.

Вопросы адвокатов то и дело касались конструкции судна Тернера, делая упор на водонепроницаемые палубы и двери “Лузитании”, а особенно – на ее продольные угольные бункеры.

“Ведь это весьма необычно для пассажирского судна, не правда ли? То ли дело военные корабли”.

“Да, – сказал Тернер, – защита”.

Из дальнейших расспросов адвокатам стало ясно, что капитана мало интересует конструкция кораблей, включая его собственный.

“Вы не по механической части, вы – мореход?” – спросил один из них.

“Да”.

“И не особенно много внимания уделяете конструкции кораблей?”

“Да – лишь бы на плаву держались; а коли нет, я не дожидаюсь, пока затонут”.

На вопрос, есть ли что-либо “особенное” в водонепроницаемых дверях “Лузитании” и ее близнеца “Мавритании”, Тернер ответил: “Не знаю”.

Затем адвокат спросил: “До «Титаника» считалось, что эти огромные корабли не тонут?”

“С чего это вы взяли? – рявкнул Тернер. – Никто из тех, с кем я плавал, ничего подобного не доказал”.

Вся процедура завершилась вопросом о том, может ли корабль с пятью затопленными отсеками оставаться на плаву. Тернер ответил: “Мне, сударь, на этот счет совершенно ничего не известно; все зависит от размера отсеков, от плавучести: есть плавучесть – будет держаться, а нет, так пойдет ко дну”.

С тем он и вернулся к себе на корабль.

В тот же день, в пятницу 30 апреля, к Британским островам направилось судно другого рода – германская субмарина Unterseeboot-20128; согласно приказу ей поручалась особо важная, срочная патрульная служба. Субмарина вышла из порта в Эмдене, что на северо-западном побережье Германии, в 6.00, без всякой помпы. Команды субмарин дали Северному морю прозвище “Веселый Ганс”, однако в тот день море и небо были серыми, как и плоская земля, окружавшая порт. Субмарины стояли у причала бок о бок, связанные между собой канатами, их боевые рубки походили на далекие замки. Ветер налетал на берег со скоростью 4 узла.

U-20 двигалась по реке Эмс к морю, бесшумно и почти не оставляя за собой следа. На верху боевой рубки стоял капитан-лейтенант Вальтер Швигер – капитан субмарины, в фуражке с козырьком и непромокаемой кожаной форме. Рубка представляла собой квадратную камеру, выдававшуюся кверху из мидель-шпангоута субмарины, где помещались всевозможные приборы управления и два перископа, один – основной боевой перископ, другой – вспомогательный. Во время подводных атак Швигер располагался тут, защищенный толстыми стенками рубки из углеродистой стали, и, глядя в основной перископ, указывал команде направление, в котором следовало вести торпедный огонь. Когда субмарина поднималась на поверхность, небольшая палуба на верху рубки становилась выступом, откуда он мог осматривать море вокруг, но от непогоды почти не защищала. То утро выдалось холодное; из люка внизу доносился запах кофе.

Швигер провел субмарину по реке и дальше, на мелководье за пределами гавани. Судно держало курс на запад и около 9.30 миновало маяк и радиостанцию на Боркуме, небольшом барьерном острове, служившем важным ориентиром для отплывающих и возвращающихся субмарин.

Швигеру только что исполнилось тридцать два, но он уже считался одним из самых знающих офицеров германского флота, так что даже вышестоящие советовались с ним по вопросам, связанным с субмаринами; его судно использовали для того, чтобы опробовать новую подводную тактику. Он был одним из немногих капитанов, служивших на субмарине до начала войны. Швигер был высок, строен, широкоплеч. “Парень хоть куда”, – говорил один из членов его команды129. Его голубые глаза источали хладнокровие и благодушие.

Около полудня субмарина Швигера вошла в глубокие воды за Боркумом, в той части Северного моря, которую называют то Германской бухтой, то Гельголандской бухтой. Здесь дно резко шло вниз, и в солнечные дни вода становилась темно-кобальтовой. В бортовом журнале, который он вел во время каждого патрульного плавания, Швигер отметил, что с запада идет волнение высотой в три фута, а видимость хорошая.

Хотя Швигер мог при желании погрузить судно, он оставался на поверхности, что позволяло идти еще быстрее. Пара дизельных двигателей способна была развивать скорость до 15 узлов, достаточную, чтобы обойти большинство обычных торговых кораблей. Идя на стандартной крейсерской скорости, что-то около 8 узлов, он мог пройти 5200 морских миль130. Однако в погруженном состоянии Швигеру приходилось переключаться на два двигателя, работавших на батареях, чтобы дизели не “съели” весь кислород. Эти двигатели могли разогнать судно в лучшем случае до 9 узлов, и то лишь на короткое время. Даже на вдвое меньшей скорости погруженная субмарина способна была преодолеть лишь около 80 морских миль. Скорости были столь низкими, что порой субмарины, пытаясь идти навстречу быстрым течениям пролива Па-де-Кале, не могли продвинуться вперед. На деле субмарины старались проводить под водой как можно меньше времени, обычно лишь при крайне неблагоприятных погодных условиях, во время атак или когда необходимо было увернуться от миноносцев.

Большую часть первого дня плавания Швигер способен был поддерживать связь по радио со станцией на острове Боркум и с “Анконой”, военным судном в Эмденском порту, оборудованным радиопередатчиком, который мог передавать сообщения на большие расстояния. Швигер отметил в журнале, что потерял возможность обмениваться сообщениями с передатчиком на Боркуме, когда субмарина отошла от берега на 45 морских миль, но связь с “Анконой” оставалась хорошей131. По пути радист U-20 то и дело подавал пробные сигналы, как часто поступали радисты субмарин, словно пытаясь отсрочить неотвратимый момент, когда судно выйдет за пределы досягаемости всех дружественных передатчиков и останется в полном одиночестве.

Субмарины выделялись в военно-морских силах Германии своим изолированным положением. Надводные корабли обычно шли группами и, учитывая высоту их мачт, способны были поддерживать связь со своими базами; субмарины же шли в одиночку и теряли связь раньше – как правило, отойдя от берега на какие-нибудь пару сотен миль. Выйдя в море, капитан субмарины мог вести патрулирование как ему заблагорассудится, без присмотра сверху. Он один решал, когда нападать и нападать ли вообще, когда подниматься и погружаться, когда возвращаться на базу. Перископ субмарины был целиком в его власти. “Хочу подчеркнуть, что субмарина – судно с одним-единственным глазом, – говорил командир субмарины барон Эдгар Шпигель фон унд цу Пекельсхайм, хорошо знавший Швигера. – Это означает, что всякий стоящий у одноглазого перископа несет полную ответственность за нападение и за безопасность судна и команды”132.

Видимость была в лучшем случае неважная. Капитану удавалось лишь бросить быстрый взгляд на мир, напоминавший фотопластинку, и за это время он должен был решить, что за судно перед ним, какой страны, вооружено ли оно, настоящие ли опознавательные знаки или фальшивые. Если же он решал нападать, то ответственность лежала на нем одном – как на том, кто нажимает на спусковой крючок, только здесь результатов не было ни видно, ни слышно. Слышен был лишь звук торпедного взрыва, распространявшийся в воде. Если командир решал посмотреть, как разворачивается трагедия, то видел лишь беззвучный огненный кошмар. Однажды Шпигель напал на транспорт с лошадьми и наблюдал, как одна из них – “прекрасная серая в яблоках лошадь с длинным хвостом” – спрыгнула с корабля в перегруженную шлюпку. После этого, писал он, “я более не в силах был выносить это зрелище”133. Он опустил перископ и приказал субмарине уйти на глубину.