В багаже у него было пять предметов: кожаный портфель, небольшой саквояж, удлиненный чемодан, большой обувной ящик и морской кофр123. Для обедов требовался парадный костюм и все, что к нему прилагалось. К разнообразным дневным костюмам, которые он вез, полагались туфли различных фасонов. Были там подтяжки и носки, галстуки и запонки. Еще он уложил свой любимый костюм “никербокер”, с характерными панталонами, в котором собирался прогуливаться по палубе.

Лориэт с Уитингтоном должны были выехать в Нью-Йорк ночным поездом в четверг 29 апреля, но сперва Лориэт зашел в свой книжный магазин. Там коллега открыл сейф и выдал ему два тома, каждый в обложке размером 12 на 14 дюймов. Это были альбомы, но какие! В одном содержалось пятьдесят четыре рисунка, в другом – шестьдесят четыре, все были выполнены викторианским автором Уильямом Мейкписом Теккереем и являлись иллюстрациями к его собственным произведениям. Теккерей, знаменитый своей “Ярмаркой тщеславия”, умер в 1864 году. В какое-то время он почти сравнялся в популярности с Чарльзом Диккенсом; его сатирические рассказы, эссе и романы, печатавшиеся по частям в таких журналах, как “Фрейзерс” и “Панч”, читали повсюду с живым интересом. За его рисунками, книгами, да и любыми оставшимися от него вещами – так называемой “теккерейаной” – гонялись коллекционеры по обе стороны Атлантики, но особенно – в Америке.

Лориэт отвез альбомы домой, в Кембридж, где изучил их вместе с женой, Мэриен, после чего аккуратно уложил их в свой удлиненный чемодан и запер его. Вечером того же дня на станции он сдал свой сундук и ящик с обувью, чтобы их отправили прямо на “Лузитанию”, остальные же три вещи взял с собою в вагон.

До Нью-Йорка они с Уитингтоном добрались ранним утром следующего дня, в пятницу 30 апреля, за день до назначенного отплытия “Лузитании”, и на время распрощались. Лориэт поехал на такси домой к своей сестре Бланш, жившей с мужем в Манхэттене, в доме 253 по Западной семьдесят первой улице. До отплытия Лориэту предстояло выполнить еще одно дело.

В отеле “Уолдорф-Астория”, на углу Пятой авеню и Тридцать третьей улицы, пассажирка первого класса Маргарет Макуорт, тридцати одного года от роду, укладывала вещи в состоянии мрачном, подавленном. Она страшилась возвращения в Англию. Это означало, что придется вернуться к мертвому браку семилетней давности и к жизни, нарушенной войной.

Она приехала в Нью-Йорк в предыдущем месяце, одна, после утомительного десятидневного путешествия, для встречи с отцом, Д. А. Томасом, известным дельцом. Он приехал в город, чтобы обсудить различные дела: от шахт до барж на Миссисипи. Она была счастлива и вздохнула с облегчением, когда увидела, что он встречает ее на пристани. “В 1915 году выйти на залитый солнцем апрельский берег в Нью-Йорке, беззаботной и счастливой, оставив на родине гнетущую атмосферу, висящее над головой тяжелое облако войны, – это было неизъяснимое облегчение”124, – писала она.

Город ее очаровал. Она вспоминала: “Вечерами – почти ежедневно – мы выезжали, то в театр, то на званый обед”. На деньги отца она покупала платья, среди них одно длинное, черного бархата, которое ей так полюбилось. Она заметила, что ее обычная “убийственная” застенчивость стала пропадать; впервые в жизни она почувствовала, что может в светском обществе принести отцу пользу, а не только обременять его. (Впрочем, ее застенчивость не помешала ей на родине бороться за права женщин в рядах английских суфражисток: однажды она вскочила на подножку автомобиля премьер-министра и взорвала бомбой почтовый ящик.) “Эти недели, когда меня окружало чистосердечное американское гостеприимство и открытость, искреннее проявление радости при знакомстве, дали мне нечто такое, что изменило всю мою дальнейшую жизнь”125, – писала Макуорт.

В ту поездку она выбросила свою застенчивость “за борт”. “За это я навсегда осталась благодарной Нью-Йорку, – вспоминала она. – Наконец, там я в последний раз ощущала себя совсем молодой”126.

Хотя им с отцом предстояло плыть первым классом на одном из самых роскошных судов, когда-либо существовавших на свете, сейчас она испытывала лишь печаль и сожаление.

В пятницу утром капитан Тернер покинул судно и направился на юг, в сторону Уолл-стрит, в деловую контору, располагавшуюся на Бродвее, в доме 165. Эта огромная, невзрачная постройка волею случая стояла рядом с одним из самых любимых памятников архитектуры в городе – башней Зингера, построенной Компанией швейных машинок Зингера. Придя туда, Тернер поднялся в адвокатскую контору “Хант, Хилл и Беттс”, где в 11 часов у него состоялась встреча с восемью адвокатами для дачи показаний по одному из самых любопытных дел того времени. Компания “Уайт стар”, владевшая “Титаником”, пыталась через Федеральный суд Соединенных Штатов добиться ограничения своей финансовой ответственности, связанной с требованиями родственников погибших американских пассажиров, которые утверждали, что катастрофа произошла вследствие “ошибок и халатности” компании.

Тернер давал свидетельские показания от имени родственников: его вызвали как эксперта, поскольку он имел многолетний опыт работы капитаном на крупных пассажирских кораблях и пользовался большим уважением среди моряков. Однако вскоре присутствующим стало ясно, что отвечать на вопросы адвокатов ему не хочется. Он давал лишь отрывистые, краткие ответы, чаще всего односложные, и тем не менее его свидетельские показания произвели сокрушительный эффект.

Адвокатам удалось выпытать у него, как он узнал о гибели “Титаника”, находясь в плавании. В то время он командовал “Мавританией”. “Титаник” отплыл 11 апреля 1912 года, а “Мавритания” 13 апреля, и это Тернер хорошо запомнил, поскольку суеверным пассажирам число 13 было не по душе, а у моряков считается, что оно не таит в себе никакой опасности. Чего моряки опасаются, так это выхода в море в пятницу. Получив по радио сообщение о том, что по курсу их ждут льдины, Тернер принял решение отклониться к югу. О столкновении “Титаника” с айсбергом он узнал от своего радиста.

На вопрос, благоразумно ли было со стороны “Титаника” плыть со скоростью 20 узлов или выше, учитывая вероятную близость айсберга, Тернер ответил на редкость энергично: “Разумеется, нет – 20 узлов! Помилуйте!”127

Лучше всего, объяснил Тернер, было продвигаться вперед медленно или попросту остановиться. Согласившись с тем, что радио стало действенным средством, которое позволяет информировать капитана о появлении льдин, он отмахнулся от утверждения, будто капитаны могут сами предвидеть опасность, тщательным образом измеряя температуру воздуха и воды во время плавания. Это бесполезно, пояснил Тернер: “Проку от этого, что от мозоли на деревянной ноге”.

Кроме того, Тернер двусмысленно отозвался о пользе вахтенных на наблюдательных постах. По инструкции “Кунарда” требовалось, чтобы на верхней площадке мачты всегда находились двое. “Я их называю украшениями от Совета по торговле, – сказал Тернер, – они только и думают, что о доме, да считают свои денежки”.

На вопрос о том, выдает ли он вахтенным бинокли, Тернер ответил: “Разумеется, нет; с тем же успехом можно им дать по бутылке содовой”.

Тем не менее, сказал он, там, где могут появиться льдины, он всегда удваивает число вахтенных, ставя еще двоих на нос. Тернер предупредил, что лед всегда будет представлять опасность, какие бы ни предпринимались меры предосторожности, какие бы ни проводились исследования. Один из поверенных с удивлением спросил: “Разве вас ничему не научил этот случай?”