– Откуда такой болезненный интерес к моему заведению?

Он посмотрел на нее большими круглыми глазами, от которых исходила немного тревожная притягательная сила, и перевел разговор на другую тему.

Вспомнив чарующую прелесть каирских улиц, он включился в спор о музыкальных сайтах, через которые в Сети можно бесплатно слушать миллионы песен. В зале как раз запустили диск Тейлор Свифт – американской исполнительницы в стиле кантри, которая незадолго до того объявила, что прерывает сотрудничество с порталом Spotify. Эмма, не особенно вникавшая в суть спора, вдруг спросила Рифата, кто такая эта Тейлор Свифт, чтобы так увлеченно обсуждать ее поступки.

– Сколько вам лет? – хмыкнула она. – Вы горячитесь, как тинейджер…

В час ночи Деметер, допив последний стаканчик виски, объявил, что пора уходить.

– Как говорит мой посол, для африканцев в основе мироздания лежит барабан; для китайцев – знак; а для нас, жителей Средиземноморья, – глагол. Что мы лишний раз и доказали сегодня вечером. А теперь нам всем надо поспать.

Жаннет попросила его перед уходом позвонить в местную полицию и узнать, как дела у двух ее «протеже».

Отель «Коринтия», Триполи, Ливия

Мне надоело ждать. Я позвонил Левенту, но он призвал меня к терпению. В три часа ночи, вскрыв зубами очередной пакетик орехов кешью (в ливийских гостиницах ничего спиртного в мини-барах не бывает!), я попал на повтор интервью с женщиной, которая на мальтийском побережье помогла спасти двух мигрантов. Я узнал ее сразу, хотя прошло столько лет. Она почти не изменилась, может быть, чуть-чуть располнела: те же длинные ресницы, подчеркнутые косметикой; та же стройная фигура, затянутая в строгое, но выигрышное платье; тот же голос с хрипотцой. Жаннет. Несмотря на некоторое первоначальное предубеждение, вскоре я проникся к ней искренним уважением. Сегодня ее давняя связь с Каддафи бросает тень на ее репутацию. Все без исключения, и я первый, задаются вопросом: как такая умная и порядочная женщина могла спать с таким монстром? Но в ту пору об этом мало кто задумывался. Вокруг Каддафи все еще сохранялась аура революционера из страны третьего мира. На пике расцвета идеи панарабизма, защищая (разумеется, в теории) прямую демократию, он воплощал один из самых привлекательных образов революции, подобно Фиделю Кастро на Кубе. Кубинский социализм многие воспринимали как «приемлемый», в том числе один министр из администрации Саркози; первая жена этого министра была любовницей Фиделя. Ладно, похоже, я начал искать ей оправдания. Но Жаннет в них не нуждалась. Во всяком случае, Каддафи никогда не скупился на подарки для нее (вспомнить хотя бы нелепую соболью шубу) и способствовал успеху ее профессиональной карьеры: если ей было необходимо взять интервью у одного из арабских лидеров, он тут же снимал телефонную трубку. Именно ему Жаннет была обязана большей частью своих сенсационных статей. Когда Каддафи ее бросил, она быстро исчезла с радаров, а ее имя перестало появляться на страницах тех газет, которые я читал. В конце концов я забыл о ее существовании. Мне бы и в голову не пришло, что я, сидя в Триполи – городе, где мы познакомились, увижу ее на экране телевизора.

Торбей – Большой Пирог, пригород Парижа, Франция

У подъезда тусовалась группа чернокожих. Когда Сами ступил под козырек, его встретил поток оскорблений. Сучий выкормыш, педрила вонючий. Он шел, прокладывая себе путь между безглазых лиц, закрытых темными очками. Не отвечай, ни в коем случае не отвечай, не обращай внимания на грязные слова, а порой и летящие тебе вслед плевки. Это единственный способ выживания.

Значительную часть большой комнаты в квартире его родителей занимала огромная плазма. Мать смотрела какое-то реалити-шоу. Она стала туга на ухо, а потому включала звук на полную мощность.

Сами удивленно поднял брови и крикнул: «Вы что, в лотерею выиграли?» Отец помрачнел лицом. Он ответил не сразу, словно ему требовалось несколько секунд, чтобы отогнать от себя нечистые мысли: «Я не просил. Это все твои братья».

Сами обругал себя за то, что задал вопрос, ответ на который знал и так, – только напрасно расстроил отца. Но по-настоящему разозлиться он не мог. Каждый месяц, в определенные дни, к подъезду дома подкатывали грузовики с краденым товаром. Жители дома уже поджидали их с пачками наличных. Отец Сами осуждал эту незаконную торговлю, но при случае и сам пользовался ее выгодами. Как и все остальные.

Что толку на него сердиться? Отец уже старик. Он слаб. Щеки ввалились, борода поседела и поредела, взгляд потух. Робкая улыбка открывает металлические зубы. Сами отдал ему заклеенный конверт из крафт-бумаги:

– У меня дома нет места. Это важные банковские документы. Пусть полежат у тебя.

– Уберу к остальным, в комод в ванной…

Закончить фразу ему помешал приступ кашля.

Сами протянул отцу пять купюр по сто евро. Тот улыбнулся, не в силах отказаться. Сами отлично понимал природу этой улыбки: она маскировала слезы. Он освободил себе вторую половину дня, чтобы навестить отца, которому явно осталось недолго. Последние несколько лет он страдал хроническим заболеванием легких. Врачи строго-настрого запретили ему курить. Одновременно у него пропал аппетит к жизни, как и желание вернуться на родину.

Он издавна, еще с тех пор, когда работал на мукомольном заводе, мечтал, что окончит свои дни в Сетифе. Как он лелеял в душе эту надежду! Он представлял себе, как выйдет в джеллабе во двор родительского дома, сядет возле старого колодца, в тени смоковницы, а рядом соберутся друзья его молодости, которые, как и он, успели превратиться в развалины. Но его мечта так и осталась мечтой.

«Родина! Страна моего солнца, моего лазурного неба! Моя плодородная потерянная страна! Слышишь ли ты мое сердце?»

Ему было трудно выразить словами чувства, которые переполняли его, когда он смотрел по спутнику передачи про Алжир.

Лишь оставаясь наедине с женой, он позволял себе коротко высказаться. Он нападал на коррумпированных политиканов, мафиози, лжецов, Бутефлику и прочих негодяев, отнявших у него Алжир.

Он давно понял, что ему уже не избавиться от этой боли. Его все чаще подводил собственный голос, и ему редко удавалось договорить начатую фразу до конца. Да и зачем? Кому это надо? Тоска по родине саваном накрыла его сердце.

О Франции он тоже не говорил.

О чем же тогда он говорил? Ни о чем.

Он приехал в Торбей – Большой Пирог ранней весной 1969 года. В тот день шел снег. Ему было семнадцать лет. Свою первую ночь он провел в окрестностях Мелена, в общежитии, обитатели которого дрожали от холода под тонкими одеялами. Родственники накормили его шорбой. Еще и сегодня, сорок лет спустя, он помнил вкус этого горячего супа. На следующий день его разбудил старший в их компании. Они все вместе сели в автобус до Торбей – Большого Пирога.

С высокой набережной им открылся вид на мукомольный завод. Несколько многоэтажных зданий из потемневшего кирпича и огромная башня с ложными бойницами и бельведером, увенчанным цинковой крышей, уходящей куда-то под облака.