первый план, естественно, вышла наша героиня. И заняла собой всю сцену.

К этому времени с взятых «на горячем» Тимошиных подручных было уже выжато всё, что только возможно. Собственно, вся эта добавочная информация сводилась к смутному указанию на то, что местонахождение Пескаря выдала бандитам некая баба, позвонившая кому-то из связанных с Тимошей людишек. Что за баба и что еще она говорила, младший из повязанных братков сказать не мог. Да и откуда ему это знать? Ребята болтали – вот и весь сказ. Даже эту (не столь уж, вероятно, и существенную) деталь вымучили из него после длительного допроса, на котором балбеса убеждали не сердить следователя и рассказать всё как есть. Ты же не был в квартире – вот и не бери на себя лишнего. Тебе и без этого постараются навесить. Дружки-то твои не молчат, выкручиваются. Вот и ты не строй из себя... Глядишь, и снисхождение тебе какое будет. Но что из него можно было выжать? Ясно, что Тимоша с ним своими планами делиться не стал бы. Старшой, вероятно, уже раскаялся, что невольно выдал ментам не­из­вестную им до тех пор тайну, и молчал как рыба. Ничего не удалось добиться и от его партнера по расправе с попавшим им в лапы неудачливым аферистом. Тот вообще ничего не знал и не ведал: Какой Пескарь? Не знаю я такого. Да и настолько ли важно для расследуемого дела, что они знали и чего не знали? И так ведь всё ясно.

Никто даже не пытался допрашивать Тимошу, который мог бы, по-видимому, многое прояснить по существу дела. Во-первых, бессмысленно. Каких показаний можно было от него ожидать? Ну, скажет что-то вроде уже слышанного: Кто это Чебаков? А, этот... Так он же умер недавно, как я слышал – и что дальше спрашивать? А во-вторых, вряд ли кто-то из рядовых служителей закона решился бы вызывать на допрос столь известную в городе авторитетную персону. Не тот уровень. Такие решения принимаются, надо полагать, в гораздо более высоких кабинетах.

Принимая всё это во внимание, приходишь к выводу, что единственным источником ценной дополнительной информации оставалась наша героиня, и за нее взялись по полной программе.

Поначалу Анна Владимировна не собиралась раскрывать свою роль в предшествовавших событиях и пыталась свести ее к минимуму. Она, конечно, опознала своего мужа в покойнике, приехавшем в Россию по паспорту Мунтяну, – куда ж ей было деваться: у Пескаря в городе были сотни знакомых. Но даже в этом доверия ей уже не было. Она ведь уже участвовала в опознаниях, и первые два не вызвали ни у кого сомнений, но известно же, к чему это привело. А посему процедуру повторили еще несколько раз, пригласив для этой цели бывших служащих пескаревских магазинов и его близких знакомых. Не поленились вызвать из другого города и двоюродного брата Пескаря, который также удостоверил личность покойного, и тем самым окончательно была официально подтверждена смерть несчастного Виктора Чебакова. Вышедшая из доверия вдова получила и третье свидетельство о его смерти. На этот раз уже не подлежавшее никаким исправлениям и переписываниям. С третьей, так сказать, попытки Пескарю удалось, наконец, действительно умереть – и теперь уж навеки. Через некоторое время урна с его прахом была захоронена в той же самой могиле, где лежали результаты первых двух попыток, а дата на памятнике была еще раз исправлена, и таким образом, сообщаемые – и здесь, и в официальных документах – сведения о В.Чебакове были приведены в соответствие с фактическим положением дел. Каков бы он ни был, и каких бы грехов ни висело на этом герое рассказываемой здесь истории, но, погибнув от рук своих бывших «компаньонов», он ушел от суда людского и теперь может лишь надеяться, что Господь будет милостив к нему.

Пришлось Анне Владимировне, допрашиваемой в качестве свидетельницы по делу об убийстве, признать и то, что она подавала документы в ЗАГС с целью еще раз зарегистрировать брак со своим мужем, но уже выступавшим под именем Штефана Мунтяну. А что ей оставалось делать? Она и не пыталась опровергнуть этот факт – ведь копии ее документов лежали в ЗАГСе, а сотрудники сего учреждения указывали именно на нее, как на женщину, что всего лишь несколько дней назад приходила к ним вместе с гражданином Молдавии, чтобы подать совместное заявление о регистрации брака. Что было, то было – тут не отопрешься.

Однако, рассказывая о своих действиях на предыдущих этапах и о своих контактах с мужем, она надеялась отделаться благостными сказочками. И ничего-то она не знала, и всё было точно так, как она объясняла в милиции, вернувшись из Кишинева. Но веры ей уже не было: каждое ее слово подвергалось сомнению и вызывало кучу дополнительных вопросов, которые запутали и сбили бы с толку любого, будь он даже чист как стеклышко. Допрашивали ее подолгу и не один раз, стараясь изловить на всяких оговорках и противоречиях и угрожая уголовной ответственностью за дачу заведомо ложных показаний. Совершенно вымотанная и запуганная она, в конце концов, смирилась и поведала то, о чем поначалу изо всех сил стремилась умолчать. Да и могла ли обычная учительница противостоять опытным специалистам своего дела, привыкшим раскалывать матерых преступников? Ясно, что никакого другого выхода у нее просто не было. Даже удивительно, что на первых допросах она еще смогла какое-то время выкручиваться и сопротивляться нажиму следователей.

История, которую вдова Пескаря[9] в конечном итоге выложила допрашивающим, заметно от­личалась от ее первоначального варианта. Надо сказать, что от облика невинной женщины, ставшей жертвой не зависящих от нее обстоятельств, почти ничего и не осталось – рыльце у нее оказалось в густом пушку. С другой стороны, может быть, и не стоит слишком впадать в обличительный раж – еще неизвестно, как бы мы с вами, читатель, повели себя, оказавшись на ее месте. Я, по крайней мере, не могу, положа руку на сердце, утверждать, что в подобном случае ни на йоту не отступил бы от закона. Ну, а вы уж сами за себя решайте.

По словам Анны Владимировны, события складывались следующим образом. Приблизительно дней за десять до звонка кишиневского капитана полиции ей по домашнему телефону позвонил сам Пескарь. Хотя она в этот момент ничуть не сомневалась, что ее муж погиб от руки бандитов, и давно его уже оплакала (так она, по крайней мере, утверждала), она сразу же узнала его голос и, конечно, в полном смятении чувств обрушила на него груду вопросов: где ты? что с тобой? как это