Я прямо остолбенел от ее самонадеянности.

— Только врач знает, что с ним следует делать!

Черноволосая женщина уперла руки в бока и сердито посмотрела на меня.

— Я и есть врач, и я велю тебе перенести мальчика внутрь, чтобы я могла промыть и перевязать его раны, пока он не ускользнул из мира живых. — Ее темные глаза нетерпеливо сверкнули. — Так ты сделаешь это или нет?

На моих щеках выступила краска стыда, и я покорно выполнил ее приказание. А затем сломя голову понесся во дворец.

Никогда прежде мне не доводилось бывать в дворцовых темницах, и я предпочел бы не попадать туда вновь. Я спустился вслед за гвардейцем по узкой винтовой лестнице глубоко под землю и оказался в достаточно просторном помещении, освещенном светом факелов. Массивные кирпичные колонны, соединенные наверху поперечными арками, походили на ребра огромного левиафана. На стенах между ними висели ужасные на вид инструменты. В центре помещения стоял грубо сколоченный стол и скамьи, на которых сидело несколько варягов, занятых игрой в кости. Даже сидя, они почти доставали головами до свисающих сверху закопченных светильников.

Высыпав на стол полную горсть монет, Сигурд поднял глаза.

— Ну наконец-то! — прорычал он. — Не надоело разыгрывать из себя доброго самаритянина?

— Я нашел мальчику врача, — холодно ответил я. — Где болгарин?

Кивком головы Сигурд указал на низкую арку, находившуюся у него за спиной.

— Там. Подвешен за руки. Мы его пока не трогали.

— Напрасно вы ждали меня. Его показания могут быть очень важными.

Сигурд помрачнел.

— Мне казалось, что евнух платит тебе за каждый день работы. В любом случае мы ждали не тебя, а переводчика. Или ты и сам говоришь по-болгарски, а?

Я пожал плечами в знак поражения, но Сигурд уже отвернулся и продолжил игру. Он не пригласил меня присоединиться к играющим, и после некоторого замешательства я отступил в темный угол, где и оставался сидеть, стараясь не прислушиваться к мрачным звукам, доносившимся в комнату охраны.

Примерно час или два я наблюдал за перепадами настроения Сигурда, которое менялось в зависимости от количества выигранных или проигранных им монет. Наконец сверху послышались какие-то звуки, и на лестнице появилось целое созвездие несомых слугами маленьких огоньков. Слуги с лампами стали вдоль стен, после чего с лестницы сошли еще две фигуры: священник в красном облачении и важный сановник в золотистых одеждах. Я сразу узнал Крисафия.

Варяги немедленно вскочили на ноги, попрятав по сумкам серебро и кости.

— Мой господин, — произнес Сигурд с неуклюжим поклоном.

— Скажи-ка, командир, — спросил у него евнух, — где находится заключенный?

— В соседней камере. Обдумывает свое неправедное житье. К сожалению, у нас нет переводчика.

— Отец Григорий посвятил всю жизнь изучению болгарского языка, — сказал Крисафий, указывая на священника. — Для наставления болгар он перевел на их язык жития более трехсот святых.

«Это, несомненно, пополнило его словарь в том, что касается мучений», — подумал я.

— Если ваш пленник заговорит, — продолжал Крисафий, — отец Григорий переведет его слова.

— Он заговорит, — мрачно пообещал Сигурд. — Как только я им займусь.

Мы оставили безмолвную свиту евнуха в главном зале и проследовали через низкий коридор в соседнюю камеру. Впереди шел Сигурд, за ним — Крисафий и отец Григорий, я замыкал процессию. Воздух в камере был спертым и неприятным, но еще более неприятно было пленнику. Руки его были привязаны к вбитым в свод камеры толстым крюкам так, что все это время ему приходилось стоять на цыпочках. Он слегка раскачивался взад-вперед и тихо стонал. Одежды с него были сорваны, осталась лишь узкая набедренная повязка, запястья кровоточили там, где в них врезалась веревка, и он до жути напоминал мне Христа, распятого на кресте. Я вздрогнул и немедленно прогнал эти богохульственные мысли.

— Деметрий, — обратился ко мне Крисафий, — ты у нас известный специалист по этой части. Выясни, что известно этому человеку.

Я был специалистом по выпытыванию сведений у мелких воришек и осведомителей на рыночной площади, но совсем не умел вырывать признания у заключенных императорской тюрьмы. Однако в присутствии своего патрона я не мог ударить в грязь лицом. Сделав шаг вперед, я сразу обнаружил, что не знаю, на кого смотреть: на священника или на заключенного. Мои глаза бесцельно перебегали с одного на другого, и, чтобы скрыть смятение, я скрестил руки и сделал глубокий вдох.

— Какой-то монах нанял тебя у человека по имени Вассос, — начал я наконец, повернувшись к несчастному болгарину.

Не успел я договорить, как моя мысль была прервана тихим монотонным голосом священника, который тут же стал переводить мои слова для узника. Я запнулся и начал снова:

— Итак, три недели назад монах нанял тебя для того, чтобы убить нашего императора. Ты должен был использовать для этого необычное орудие, называемое варварами цангрой. Убийство должно было произойти во время торжественного императорского выезда в день праздника святителя Николая.

Я сделал паузу, чтобы священник смог перевести мои слова. Когда он закончил, все присутствующие обратились в слух, дожидаясь ответа. Тишину в камере нарушало лишь позвякивание кольчуги Сигурда.

Болгарин поднял голову, окинул нас всех презрительным взглядом и произнес одно-единственное слово, смысл которого был понятен и без перевода:

— Нет.

Я выразительно вздохнул и сказал священнику:

— Спроси, исповедует ли он нашу веру.

Сначала болгарин проигнорировал этот вопрос, однако после недолгих переговоров с переводчиком признался, что это так.

— Скажи ему, что он совершает тяжкий грех и будет прощен, только если покается. Скажи, что он служит злым господам, которые обманули его. Но мы поможем ему.

— Поможем отправиться на тот свет! — вмешался Сигурд.

Я резко взмахнул рукой, заставив его заткнуться, и понадеялся, что священник не станет переводить его слов. Однако я заметил, что глаза болгарина метнулись к Сигурду, когда тот заговорил.

— Если он будет молчать, ему никогда не выбраться из темницы. — Упорное молчание заключенного раздражало меня, но, по крайней мере, я научился говорить, не обращая внимания на бормотание переводчика. — Зато монах и Вассос свободны, они пьянствуют, предаются разврату и плетут свои заговоры. Почему он должен страдать, а эти злодеи — нет?

Позади меня зашуршал шелк: Крисафий решил вмешаться.

— Кажется, он тебя не слушает, Деметрий. Возможно, тонкости твоей риторики теряются при переводе?

Увы, мои спутники не понимали того, что получение информации от человека, несклонного ее сообщать, обычно требует немало времени. Крисафий, видимо, привык, что его желания исполняются незамедлительно, и не хотел ждать, пока чужеземный преступник соизволит заговорить. Я опасался, что вскоре он потребует более решительных мер воздействия.