Вороша страницы, Крауч допытывался:

– Это ведь вы писали, так?

– Откуда это у вас? – Тон, каким Карр задал вопрос, был натянутым: сказывалось мучительное воспоминание о подстроенном Сиплтоном провале, а кроме того, как-то неприятно было видеть в руках непосвященного то, что писалось им исключительно на потребу профессионалов.

Кривая усмешка президента сделалась еще самоувереннее.

– Я когда полагаюсь на человека, то хочу знать, с кем имею дело. После вашего вчерашнего телефонного звонка… возможно, мне следовало бы знать, кто вы такой, только я не знал, а потому позвонил своему доктору. Спросил, не знает ли он про вас чего. Я-то рассчитывал только на то, что он сумеет отыскать сведения про вас в каком-нибудь справочнике. Представления не имел, что вы окажетесь ему знакомы.

– В самом деле? – смущенно воскликнул Карр. – А кто ваш доктор?

– Говард Роббинс, – ответил Крауч, дав собеседнику всего мгновение на попытку припомнить, и быстро прибавил: – Он сказал, что вы его, наверное, не помните. Сказал, что видел вас всего один раз в Атлантик-Сити, когда вы этот доклад делали. Первое, о чем он подумал, когда я ему объяснил, что меня волнует в истории с Джаддом. Сказал, что я непременно должен прочесть статью. Ну, я пошерстил кругом и достал журнал. Тем как раз и занимался, пока вас ждал, – читал.

– Понятно, – выдавил из себя Аарон Карр, стараясь ничем не выдать волнующего осознания того, что его работа оказалась не такой уж провальной, какой он всегда себе ее представлял, ощущение это очень быстро переросло в чувство праведной победы над Горацием Сиплтоном.

– То, что тут сказано, сущая правда, – понесся дальше Крауч. – У меня сейчас точно такой же случай. Сэм Харрод был когда-то нашим агентом по закупкам. Лучший, черт, закупщик шерсти во всей отрасли. Сам его взрастил. Еще год назад не было в производстве ковров фабрики, которая не пыталась бы сманить его у меня. Потом у него этот приступ сердечный случился. Было это шесть месяцев назад. С сердцем сейчас все в порядке. Во всяком случае, оно вполне здоровое, для того чтобы ему снова за работу взяться. Только всякий раз, стоит ему приблизиться к конторе, ну просто все из рук вон. – Поймав взгляд доктора Карра, мистер Крауч неистово вскрикнул: – Я не хочу, чтоб такая же история приключилась с Джаддом Уайлдером!

– Да, разумеется, не хотите, – пробормотал Карр, желая, чтобы больше его коллег поняли то, что понимал этот непосвященный: при терапии сердечных заболеваний заботиться надо скорее о душе пациента, нежели о его сердце.

– Вы первый встреченный мною специалист по сердцу, который, похоже, понимает, в чем тут собака зарыта.

– Я не кардиолог, мистер Крауч.

– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо отмахнулся тот. – Терапевт… да зовите себя кем хотите. Только вы немало поработали над этой темой. Должны были. Иначе не написали бы того, что тут сказано.

– Вообще-то я действительно несколько лет занимался исследованиями в области сердечно-сосудистых заболеваний в Берринджеровском институте.

– Я так и думал, – сказал Крауч, довольно фыркая. – Большинство из этих чертовых специалистов-сердечников… у них только одна забота – сердце человека. Если оно вылечено, то тем, с точки зрения их забот, дело и кончено. Только, черт побери, дело совсем еще не кончено.

– Нет, не кончено, – согласился врач, но тут же припомнил о профессиональном требовании защищать коллег от всех обвинений, даже тех, какие сам выдвигал. – Я уверен, мистер Крауч, что всякий врач, мало-мальски занимавшийся сердцем, осведомлен о наличии эмоциональных последствий.

– Быть осведомленным – это одно, – резко парировал Крауч. – А вот сделать что-то путное в таких случаях – это совсем другое.

– Совершенно верно.

– Я только вот что скажу: коль уж суждено было Джадду свалиться с сердечным приступом, ему точно чертовски повезло попасть в ваши руки.

Получать похвалы Аарон Карр не был привычен, а потому даже не нашелся, чем ответить, его одолело смущение от предположения, что Крауч, кажется, рассчитывает, что именно он возьмется за лечение. Перспектива, мелькнувшая, словно в неожиданно распахнувшейся двери, манила своей яркостью: инфаркт у Уайлдера, не настолько серьезный, чтобы только и думать о физическом выздоровлении, правильный путь – сосредоточить основные усилия на эмоциональной реабилитации. Большинство собранных им историй болезни имеют отрицательный исход вместо положительного, они больше дают представление об ошибках в ходе лечения, чем предлагают действенный курс, каким нужно следовать. Если бы он смог сам проводить это лечение, лично вникая в него с самого начала и до конца… а почему бы и нет? В своих силах он уверен.

– Боюсь, вы сами не вольны браться за частные случаи, – услышал он голос пришедшего к такому выводу Крауча, пропустив мимо ушей все сказанное им ранее и только теперь уделяя все внимание объяснениям президента. – Вот поэтому я и пошел к вашему малому… Как бишь его зовут-то, вашего главврача?

– Доктор Уэбстер.

– Точно. Док Роббинс сказал, что лучше мне сначала обратиться к нему. Во всяком случае, теперь со всем этим улажено. Он сказал, что не видит причины, которая не позволила бы вам взяться за это дело, если вы того захотите.

Аарон Карр отвел взгляд, сделав вид, будто погружен в разглядывание сильно располневшей беременной женщины, только что подошедшей к справочному столу. Разрешение Уэбстера ему не требовалось. В контракте главного терапевта имелся пункт, позволявший ему проводить лечение ограниченного числа пациентов частным образом, однако то была льгота, которой он никогда раньше не пользовался, а потому и не могло возникнуть сомнений в том расположении, какого он добился, ни разу не позволив себе отбить у кого-то щедро платящего больного.

Обеспокоенность доктора Карра была слишком явной, потому как лицо Крауча скривилось в мрачную уродливую гримасу, подкрепленную требовательным вопросом:

– Вас что-то гложет, доктор?

Вопрос каким-то образом породил ответ, а тот, едва родившись, быстро подчинил себе все, наполнив память воспоминаниями о последних месяцах в клинике Аллисона, о проигранной битве, которую он вел с Гарви Аллисоном на поле этики врачебной тайны. Он рьяно отстаивал ту точку зрения, что все, выявленное при обследовании, стоит сообщать только больному. Аллисон же, пустив в ход власть высшего по должности, установил за правило, что клиника прежде всего связана обязательством с теми, кто платит по счетам, и при этом еще убеждал: коль скоро корпорации идут на трату таких денег, какие клиника получает за обследование топ-менеджеров, нет никакой иной альтернативы, как ставить обо всем в известность главу компании, зачастую давая ему сведения раньше, чем это сообщалось больному, а порой посвящать его в такие вещи, которых сам бы он никогда не узнал. Даже если оставить этику в покое, доказывал Аарон Карр, политика Аллисона вынуждала всех штатных врачей клиники извращать самые основы, заставляла их видеть в больном не человеческое существо, а корпоративное имущество, которое можно хладнокровно подвергать рентгеноскопии наподобие стального слитка, обреченного на выбраковку или переплавку, если обнаружатся скрытые внутри огрехи.