– И вам удалось?

– Да. Во всяком случае, настолько, чтобы сам я остался доволен. И опять вынужден заметить, что это не стало чем-то широко принятым во врачебных кругах.

– Да и черт с ними, – отмахнулся Крауч. – Я с вами не спорю: сам всегда считал, что где-то так оно и есть, – только я все равно не понимаю, что происходит.

– Что происходит? – повторил врач, отводя взгляд, чтобы улучить момент и собраться с мыслями, попытаться сообразить, как далеко разумно было бы заходить. – Разумеется, это всего лишь предположение, хотя результаты и впрямь, кажется, подтверждают логику исходной гипотезы. – Карр сел поудобнее. – Если мы имеем дело с человеком, который напорист, в высшей степени целеустремлен, честолюбив, всецело настроен на высочайшие достижения, своего рода перфекционист.

– Это – Джадд, точно.

На то, что его перебили, Карр не обратил внимания, зато не упустил из виду предупредительного сигнала: все, о чем он будет говорить, Крауч станет примерять на конкретном человеке. И, уже будучи настороже, продолжил:

– Человека такого типа личности, испытывающего довольно высокий уровень эмоционального напряжения, ждет обычная продолжительность жизни, хотя ничего не было бы удивительного в том, если бы у него случился сердечный приступ где-то в начале или в середине седьмого десятка лет. Такое было бы едва ли не нормальным течением жизни. Однако предположим, что это течение нарушено. И удар настигает человека в середине пятого десятка. Почему?

– Именно это я и хочу узнать.

– Хорошо, вернемся к тому, о чем мы с вами говорили несколько минут назад, к высокому проценту инфарктов у мужчин, не достигших пятидесяти лет, имеющих эмоциональную основу. Уверен, вам известно великое множество примеров, я не имею в виду один лишь ваш случай и не говорю лишь о физическом заболевании. Все эти люди, которые ни с того ни с сего выбивались из водоворота жизни, меняли работу, позволяли себе сходиться с другими женщинами, разводились с женами.

– Я понимаю, о чем вы. Только как же так, я ничего такого себе не позволял. Мне было сорок четыре года, а чего я добился? Работал без задних ног, как проклятый. – Президент смущенно осекся. – Я вовсе не хотел старое ворошить снова.

– Ничего, вы затронули важный момент. – Аарон Карр подался вперед, увлеченный открывшейся возможностью воочию увидеть, как принимается одно из ключевых положений его книги. – Вы всегда знали, для чего вы работаете, так ведь? С тех пор, как начали работать подносчиком пряжи, вы всю душу свою настроили на то, чтобы стать президентом ковровой компании, верно? Спроси вас кто-нибудь, чего вы хотите от жизни, вы бы так ему и сказали, правильно? Даже когда находились в больнице, да?

– Если б они меня спрашивали. Только они никогда этого не делали. В том-то и беда была – у этих чертовых докторов своих собственных идей было – по самую маковку.

– Позвольте мне, мистер Крауч, убедить вас в своей правоте. Это одно из самых существенных положений во всем, что имеет отношение к предынфарктному синдрому. Я задавал вопрос: «Чего вы хотите от жизни?» – даже и не помню скольким перенесшим инфаркт до пятидесяти лет и, знаете, ни разу не получил хотя бы наполовину определенного ответа. Никогда. Ни единого раза за все эти годы.

Мистер Крауч в упор посмотрел на доктора, по выражению лица было видно, что он о чем-то раздумывает.

– Человек, которого поражает преждевременный инфаркт, мистер Крауч, это не тот человек, который знает, чего он ждет от жизни, и оказался разочарован, когда этого добился. Такой человек кончает язвой или грыжей диафрагмы, или тем, что было у вас, но редко – сердечным приступом.

Типичного инфарктника можно уподобить бегуну без цели. Это человек, который всю свою жизнь бежит как сумасшедший, бежит не только потому, что к этому его побуждает врожденный его характер, но еще и потому, что именно это велит ему общество: ты обязан, если хочешь хоть чего-то достичь.

Когда было двадцать с небольшим, все было легко. Человек бежал так же естественно, как пышущее силой молодое животное. Когда перевалило за тридцать, стало тяжелее, движение давалось уже несколько труднее, но все время было нечто, заставлявшее его не прерывать бег: работа получше, жалованье побольше, выше статус в организации.

И вот человек разменивает пятый десяток. Он уже начинает уставать, а приходится все бежать и бежать. Силы, отпущенные ему природой, иссякли, а он по-прежнему бежит. И не знает – зачем. Если и была у него когда-то цель, то он давно упустил ее из виду. Он бежит подобно человеку в ночном кошмаре, понуждаемый невротическим принуждением, с которым уже не в силах справиться, навязчивой мыслью, что тело его больше не выдержит. – Карр перевел дыхание, потом тихо прибавил: – Вот это и называется предынфарктным синдромом… и, когда человек оказывается в его власти, коронарная окклюзия становится отнюдь не алогичным последствием.

– Думаете, именно это и произошло с Джаддом?

– Я говорил, прибегая всего лишь к широкому обобщению, – ответил доктор. – Применимо оно к данному случаю или нет, я не знаю.

Старик шумно вздохнул.

– В общем, полагаю, это уже вода, что перехлестнула через плотину и ушла, – из-за чего так получилось. Это уже больше не вопрос.

– Э, нет, вопрос, – тут же осадил его Аарон Карр. – Самый существенный вопрос. По крайней мере, для мистера Уайлдера. Он должен понять, что он сам с собой сделал, насколько саморазрушительным было его поведение. Если он этого не поймет, ему никогда из этого не выбраться. А если поймет…

– То все бросит или сгинет.

– Это всего лишь один из возможных способов отреагировать на сердечный приступ, мистер Крауч. Однако есть и другие, почти такие же распространенные, из них, по крайней мере, один – куда более опасный. Наихудшее из последствий, мистер Крауч, то, которое, на поверхностный взгляд, представляется самым благополучным. Это человек, который по виду совершенно выздоравливает и выходит из болезни тем же самым человеком, каким был прежде. Уверен, вам подобные случаи известны: человек, когда все позади, убеждает вас, что на самом деле никакого настоящего сердечного приступа у него и не было, так, лишь слабенький предупредительный толчок. Происходит то, разумеется, что он просто-напросто отказывается признавать реальность.

– Он должен измениться?

– Вот именно. А если нет, то очередной приступ почти неизбежен… Прогноз же по второму инфаркту у человека до пятидесяти лет неутешителен. Вот в чем ключевая проблема реабилитации, мистер Крауч: больной должен быть достаточно напуган, чтобы вывести его из предынфарктного синдрома, и в то же время не настолько напуган, чтобы утратить способность действовать как полноценное человеческое существо. Линия раздела очень тонка. И единственный способ пройти по ней, опасно не оступившись, состоит в том, чтобы знать человека, с которым имеешь дело, и знать его куда ближе, чем…

– Что вы хотите узнать? – резко и горячо прервал его Крауч. – Все, полагаю. Ладно, посмотрим, сколько я смогу поведать вам. – Он обхватил себя за плечи, словно собрался отвечать на вызов. – Джадд родился где-то на Западе. В Айове, мне кажется. Да, точно, так оно и есть. В каком-то тамошнем городишке. Отец его издавал газету. До сих пор этим занимается, насколько мне известно. Мать его умерла, это я точно знаю. Она была дочерью местного сенатора, Саймона Джадда. Может, помните его? Он работал в комитете, который устроил дьявольскую бучу с тарифами на ковровую шерсть.