Недолго полежав на ледяных камнях, Золотинка взялась за поиски горной двери пигаликов. Узкие прямые трещины отграничивали неправильных очертаний затвор — Золотинка нашла его, когда пересмотрела скалу пядь за пядью. Увы! не было ни малейшей надежды открыть дверь, не зная пигаликовых хитростей и заклятий. Тут и могущественный Сорокон не подмога — если не знаешь!

Никто не отзывался на стук. Да и трудно было себе представить, чтоб пигалики сидели с той стороны и ждали, когда опомнится Золотинка. Может быть, они не пользовались этим ходом годами.

Золотинка распласталась на камне, припав ухом, — ни один звук не нарушал уединения и только, размеряя вечность, капала где-то вода.

Бездействие томило Золотинку, она встряхнулась и подняла пылающий Сорокон, отвернувшись от тягостных мыслей, как прежде отвернулась от западни подземного колодца.

Верхняя часть пещеры представлялась совершенно замкнутой, но оставался вопрос, как же попадала сюда вода, которая намыла эти застывшие каменные волны, пороги, рытвины и груды гальки? Шаг за шагом Золотинка обошла и облазила пещеру, ощупала стены, исследуя каждую промоину, и ход, наконец, нашелся. В самом высоком месте пещеры, над головой, в куполообразном поднятии чернела порядочная дыра — вода попадала сюда сверху. Вот откуда.

Промоина эта, возможно, выводила на поверхность. Наверняка, выводила. Но оставалась совершенно недоступна для Золотинки — едва камень добросишь. Чтобы подняться к верхней промоине, понадобилась бы лестница величиной с корабельную мачту. Или чтоб кто-нибудь спустил сверху веревку… Или построить кучу камней — лет за пять это можно было бы устроить, когда бы нашлось достаточно камней.

А Золотинка имела в запасе дни и недели, не годы. тридцать, пусть сорок дней отделяли ее от голодной смерти.

Да и то сказать — дней! В глухом безмолвии подземелья не было даже этого. Не было здесь ни дня, ни ночи, время тянулось без счета.

Не размеряя часов и дней, Золотинка засыпала и падала в голодный обморок, перемежала разбитый неверный сон дремотной явью. Еще один раз она спустилась вниз к колодцу, пытаясь отыскать какой неприметный ход, и с трудом, из последних сил вскарабкалась наверх, к порогу пигаликовой двери, словно бы голодная смерть у порога казалось ей предпочтительнее такой же голодной смерти внизу у колодца. Это потом уж она ослабела так, что не проявляла разборчивости и оставалась там, где пришлось, где застиг ее последний голодный обморок.

Немного проку было и от Сорокона — разве посветить. Верно, великий волшебный камень мог бы сгодиться и на что иное, но сколько Золотинка ни ломала голову и не напрягала волю стоящего применения ему не находила. Булыжники оставались булыжниками, напрасно Золотинка пыталась обратить их в хлеб; не получался из Сорокона ключ для пигаликовой двери, не крошился под ним камень, и ничего не выходило из настойчивых попыток Золотинки ползать в подражание мухам по отвесной стене — Сорокон и тут не оказал ей подмоги.

И Золотинка никак не могла согреться. Было так зябко, невыносимо зябко в этой ледяной сырости, что, кажется, впору было бы умереть от холода, если бы только не назначена была Золотинке иная смерть. Неумолимо сказывался голод: живот сначала распух, а потом запал, руки и ноги исхудали. Присматриваясь, как они тают, Золотинка отмечала течение времени.

Верно, прошло две или три недели. А может быть, четыре или пять. Жизнь ее истончилась, Золотинка увядала, как лишенный света и влаги росток. Смерть уже не представлялась ей непостижимым провалом, потому что и самая жизнь все больше походила на забвение. Голодный обморок становился сном, а сон переходил в такую же обморочную, мучительную явь и все это путалось между собой. Право же эта обморочная, томительная действительность не имела заметных преимуществ перед обморочным небытием. Золотинка тупела.

Она уже не вставала, все больше дрожала, прикорнув в каменной яме, — то ли с открытыми глазами, то ли с закрытыми. Так среди путанных, тусклых мечтаний привиделся ей хотенчик, кое-как обделанная рогулька, которая бестолково тыкалась ей в лицо и в грудь и только что не жужжала, как надоедливая муха. Достаточно было и того, что жужжало в Золотинкиной голове.

Вдруг она сообразила, что хотенчик это и есть. Наяву.

Золотинка подскочила. То есть это ей мнилось, что подскочила, на самом деле с трудом нашла силы, чтобы сесть. И оглянулась, ожидая того, кто пришел вслед за хотенчиком.

Безмолвие подземелья не было нарушено ни шагом, ни вздохом. Покачивался в исхудалой руке Сорокон и колебались за валунами тени. Никто, однако, не притаился во мраке, чтобы приятно удивить девушку неожиданным появлением. Никто не пришел за хотенчиком. Явилось одно желание.

Но кто же это мог быть, кроме Юлия? Привет от Юлия.

Но и этого, одного, было бы достаточно, чтобы заплакать. Если бы оставались слезы.

Освобожденный Юлием от кандалов, хотенчик нашел Золотинку под землей, спустился в пещеру через горные щели и промоины. Как далеко отстал Юлий? И следовал ли он вообще за хотенчиком? Сомнительно. Просто бросил рогульку на волю ветра. Выпустил ее на свободу.

— Спасибо! — прошептала Золотинка, прижимая к груди волшебную деревяшку.

Немного погодя, передохнув, — ибо всякое усилие требовало теперь длительного отдыха, Золотинка сняла пояс, крепко обвязала развилку хотенчика, а другой конец перепустила задвижным штыком на запястье: три плотных витка с косым перехватом, надежный, мягко держащий узел. Теперь можно было не опасаться, что хотенчик улизнет, когда она потеряет сознание — так страшно было бы остаться в одиночестве после недолгой, но острой надежды!

Захватанный Золотинкиными руками, расцелованный, хотенчик уже тянул ее дырявому куполу пещеры — словно Золотинка сама не знала, где выход и как жаждет она спасения!

Однако, знала Золотинка или нет, неослабевающее упорство волшебной рогульки поставило ее на колени, она вынуждена была подняться, увлекаемая намотанным на запястье поясом. Невольно она сделала шаг, но не попала в провал под ногой, а качнулась в воздухе, как подвешенная, — пролетела над вздыбленным дном пещеры, кругом пошла голова, кругом пошли стены. Золотинка не коснулась больше земли, а зависла на левой руке, туго затянутой в запястье поясом.

Хотенчик поднимался под купол, а Золотинка на нем болталась!

Медленно-медленно вращалась и покачивалась вся пещера. И все внизу уходило во тьму, в тень, в прошлое, а будущее наплывало ярко освещенным, уже совсем близким куполом, в середине которого разрасталась округлая дыра.

— Ну, родимый, не урони! — пробормотала Золотинка, догадываясь о жуткой пустоте под ногами.

Да только можно ли было говорить под руку? Будто и сам хотенчик не стремился так страстно ввысь, изнемогая в отчаянном, сверх всякой меры и вероятия напряжении своих деревянных сил! От некстати высказанного сомнения он дрогнул — Золотинка ухнула вниз и вздернулась, не долетев до камней. Так он рванул снова вверх, что ладно еще плечо не выскочило из суставов! Она прикусила язык и помалкивала, положившись на ставшую дыбом рогульку, которая тянула под купол.