Я закричал Нику, чтобы он бежал ко мне в дом, дающий минимальную защиту. Он услышал меня и обернулся. В глазах его застыл ужас. Не знаю, рискнул бы я сам, будучи на его месте, совершить эту короткую, но очень опасную пробежку под таким смертоносным огнем. Ник вжал голову в плечи и замотал ею, показывая, что боится даже приподняться. И тут я заметил Шрамолицего. Он выглянул из-за дерева с ручным гранатометом на плече, вскинул его вверх и выстрелил. Из ствола полыхнуло пламя, и словно в замедленной съемке я увидел, как снаряд приближается к цели. Летчик тоже заметил характерную вспышку с земли, но сделать ничего уже не мог. Взрыв потряс вертолет, расколов его пополам, и огромные огненные обломки, кружа, посыпались вниз, разрывая кроны деревьев, ломая крепкие ветви. Люди бросились врассыпную, стараясь избежать рушившихся на них металлических частей машины. Даже стрельба на мгновение поутихла. Ник кинулся ко мне, крича:

— Надо валить отсюда!

Я выскочил из дома, сжимая в одной руке автомат, а в другой старинный пергамент. Тогда я не задумывался, зачем прихватил его, вцепившись в него крепче, чем в более нужный в тот момент «калаш». Видимо, подсознательно понимал, что в древней статуэтке не стали бы прятать пергамент, если бы он не заключал в себе некую тайну. Какое мне было дело до древних тайн, когда моей жизни угрожала опасность? Я много размышлял впоследствии над этим, но так и не нашел ответа. Объяснять свой поступок интуицией было бы нескромно, да и, пожалуй, неверно… Лопасть винта ударила в крышу дома, прорубив ее, словно она была бумажной. Я побежал вдоль стены, Ник за мной. Восторженные вопли фарковцев приветствовали падение вражеского вертолета. Судя по их голосам и доносившимся до нас обрывкам фраз, они воспряли духом и теперь уже теснили нападавших. Бой разгорался с новой силой, и нам нельзя было терять время.

Резко свернув за угол, я тут же столкнулся с двумя фарковцами, спешившими к месту сражения. Мы едва не ударились лбами, и они опешили не меньше моего, сперва остолбенев, но быстро придя в чувство. Однако Ник оказался более расторопным. Ствол его автомата неожиданно возник из-под моей согнутой руки, и сначала я увидел, как оба бандита заплясали, покрываясь маленькими дырочками на одежде, а лишь затем услышал страшное громыхание выстрелов. Изгибаясь, они повалились друг на друга. Глаза одного из безвременно усопших так и остались широко открытыми, с застывшим в них удивлением.

— Вот так, — услышал я за спиной зловещий голос Ника. — Были гады, стали трупы.

Я нагнулся, сорвал упавшую с плеча одного из боевиков сумку и засунул в нее древний пергамент. Ник проскользнул мимо меня, продвигаясь вперед на полусогнутых ногах. Дом стоял метрах в двадцати от густого хитросплетения джунглей, но чтобы добраться до них, следовало пересечь открытую местность. Мы находились в тылу атакованных повстанцев, что вселяло надежду, но вероятность вновь наткнуться на запоздалого боевика или патруль, охранявший подступы с тыла, была довольно высока. Врагов на пути видно не было, и мы рискнули.

Пока Ник бежал к чаще, я прикрывал его, прочесывая взглядом окрестности, а когда он скрылся в кустах, ринулся вслед за ним. Я видел, как из кустов высунулся ствол автомата, и среди листвы заметил напряженное лицо Ника. Теперь он прикрывал меня. Я бежал что было сил, стараясь быстрее добраться до него, ожидая, что в любой момент может прозвучать выстрел. Он раздался, когда мне оставалось всего метра три до спасительного леса. Одиночный, жуткий, в грохоте боя он прозвучал совсем иначе, чем все остальные. Не потому, что стреляли из особого вида оружия. Нет. Пуля предназначалась мне, и я интуитивно почувствовал это. Странное ощущение — аккуратный кусочек металла, прошедший долгий путь от руды, пролежавшей много веков в земле, переплавленный, принявший форму маленькой бездушной пули благодаря стараниям человека, которому ты никогда не причинял зла, и даже не знаешь его, летит к тебе, будто давно ждал этой встречи, предначертанной свыше. Летит к тебе, чтобы оборвать твою жизнь. Сумку сдернуло с плеча, и она повисла на сгибе руки, болтаясь. Ник во всю глотку заорал: «Ложись!», и его автомат изрыгнул короткую очередь. Я кинулся на землю, перевернулся на спину и выстрелил наугад, промахнувшись. Но Ник бил наверняка. Фарковца отбросило на стену дома, и он медленно сполз вниз, заваливаясь на бок, и забился в конвульсиях. Голова откинулась, рот скривился в предсмертной судороге, и я узнал убитого — это была одна из женщин, встречавших наш самолет. Вскочив на ноги, я немедля влетел в чащу, ломая кусты, и царапая кожу на лице и руках.

— Ты бабу грохнул, — запыхавшись, выпалил я.

— Да и хрен с ней, — на лице ни тени сожаления, лишь злость. — Иначе она бы тебя грохнула, — и, глядя на кровоточащие царапины на моем лице, коротко спросил. — Цел?

— Да. Она в сумку попала.

Мы побежали дальше, продираясь сквозь густой кустарник, огибая сросшиеся стволы деревьев и висящие гроздьями лианы. Высокие кроны деревьев едва пропускали солнечный свет, и здесь царил полумрак. Мы крались, озираясь по сторонам, чтобы избежать внезапного нападения. Нам было все равно куда бежать, лишь бы подальше от боевиков ФАРК с их коммунистическими идеями и двумя миллионами долларов за нас в качестве выкупа. Денег у нас таких не было, и выплатить их за нас было некому. Убийство Гарсии и бегство нам не простят, а как они поступают с пойманными беглецами, мы сегодня видели. Спасти нас теперь могли только хладнокровие, жесткость и удача. Как выбираться из далекой, враждебной Колумбии, мы подумаем потом, когда найдем укромное место, где сможем спрятаться. За прошедшие два дня мы устали бояться, что в следующее мгновение может произойти непоправимое. Либо ты боишься и умираешь, либо действуешь, а боишься потом, попивая хорошее вино с друзьями и вспоминая о случившемся с разумной долей иронии…

Он выскочил из-под наших ног неожиданно, застыл на коленях — грязный, взлохмаченный, в изодранной одежде — поднял руки вверх и заискивающе затараторил на ломаном испанском:

— Я хороший, я не бежать, когда стрелять, я бояться и прятаться… я буду хорошо работать…

Тело его покрывали синяки, щеки ввалились, глаза были закрыты от испуга. Мы стояли над ним молча, переводя дыхание.

— Ты кто? — спросил я, и он опасливо приоткрыл глаза.

— Американец, — ответил незнакомец, облегченно вздыхая. — Не повстанец… А вы… Я знаю, — он заговорил возбужденно. — Вы те русские, которых привезли вчера из Мексики…

— Ладно, — прервал его я. — Хочешь хорошо работать, оставайся здесь.

— Нет, нет, — он вскочил, поглядывая на наши автоматы. — Я с вами.

Харрингтон поднял трубку и, услышав знакомый голос, ощутил, как на лбу выступили капельки пота. Он боялся этого человека панически, зная, что за его предельной вежливостью скрывается холодное коварство, а за инфантильной интеллигентностью — непостижимая для обывателя жестокость.

— Здравствуй, амиго, — меланхоличный голос собеседника был вкрадчив. — Как продвигаются наши дела.

— Все хорошо, — ответил и поежился. — Договоренности достигнуты. Завтра я должен получить весь пакет документов, касающихся интересующей вас проблемы.