Станция наша, говорили они друг другу, а это значит, что противник от коммуникаций отрезан, а наше подкрепление подтянется. Так сказал Успенский, а майор его поддержал.

– Разрешите высказать мнение? – сказал Мырясин. – Мне не кажется целесообразным продолжать атаку. Мы овладели стратегически важным пунктом, возможно ключевым пунктом данного этапа операции. Следует использовать имеющиеся ресурсы и удерживать рубеж до подхода основных сил.

– Согласен, – сказал Дешков. Он думал иначе.

Он думал, что сумел бы взять Сычевку. Они бы потеряли еще больше людей, но прошли бы, не снижая аллюра. И вторую линию обороны прошли бы. Там, на поле, убили многих, точные сводки о потерях еще не поступили. Наст выдержал первые ряды конников, но лошади в галопе разбивали наст, и задние ряды шли в снежном месиве, кто-то увяз. Первые всадники уже вступили в бой с дзотами, стоявшими на насыпи, подавили пулеметные точки, но пока хоть один пулемет работал, этого было достаточно, чтобы убивать увязших в снегу конников. Их расстреляли в упор. И теперь Дешков не мог отдать приказ о новой атаке.

Это он приказал штурмовать дзоты, это он приказал скакать галопом через глубокий снег – он даже не знал людей, которым приказал идти в атаку, а эти люди уже убиты. Прежде Дешков не думал, что ему надо знать солдат, с которыми он вместе служил; и сейчас понял, что не знает имен конников, убитых сегодня из-за его приказа. Теперь он отвечает за жизнь незнакомых ему людей – а когда отдавал приказ, он этого еще не успел понять.

– Согласен, – сказал он.

– Поддерживаю, – сказал Успенский.

– Сколько человек убито? – спросил Дешков.

– Кто сейчас посчитает, командир, – сказал Успенский. – Доживем – посчитаемся. Ты командующему сигнализируй – основные силы подключать.

– Следует оповестить соседей. Ждем кавалерийский корпус генерала Белова. Предлагаю связаться не только с нашими частями, но сообщить также в штаб 29-й армии, – сказал Мырясин, обращаясь к Дешкову как командиру. Он выбрал особый тон в разговоре с Дешковым: обращался к нему как к старшему по званию, но требовательно. Дешков оценил интонацию. Так, верно, говорил Ришелье с Людовиком во время осады Ла-Рошели. – 29-я, по нашим сведениям, в нескольких часах пути, переходят Волгу – если уже не перешли. Они могли бы выслать подкрепление, сделать бросок. В сущности, мы берем в кольцо фрицев. Разрешите, отдам приказ наладить связь со штабом армии?

– Действуйте, – сказал Дешков.

– Помимо прочего, я обязан доложить начальству о проведенном бое. Сообщить о факте саботажа во время атаки, о том, что командование полком взяли на себя вы, а руководство политчастью приходится на меня. Разрешите действовать? – Мырясин выговаривал эти слова «разрешите действовать» без издевки, но с твердостью старшего.

– Действуйте, майор. Предлагаю связаться также с командным пунктом 29-й армии, – сказал Дешков, как будто эта мысль принадлежала ему самому. И сказал Успенскому: – Распорядитесь занять круговую оборону. Раненых – в здание вокзала. Пленных доставьте сюда.

– Один у нас пленный.

Ввели опрятного солдата, одетого в русский ватник, – пленного конвоировали двое, а Додонов стоял сзади, держал упертый в поясницу пленного карабин.

– Русский он, – сообщил Додонов, – обычный русский мужик, предатель просто.

– Я не русский, – сказал пленный по-русски. – Я немец.

– Он русский, – сказал Додонов. – Такой же русский, как ты и я, только служит у фрицев.

– Я немец из Латвии.

– А Латвия что, не Россия? – спросил неприязненно Успенский.

Успенский и Додонов глядели на пленного во все глаза: столько раз они слышали слова «враг народа», но близко видели врага народа впервые. Мырясин, в отличие от них, насмотрелся на врагов народа достаточно.

– Из остзейских баронов? – сказал Мырясин, с той интонацией, которая появляется у работников правоохранительных органов, когда они оглашают состав преступления.

– И ватник на нем советский, – сказал Додонов. – Перебежчик. – Додонов посмотрел внимательно. – И сапоги наши. И портки наши. Если ты немец, откуда у тебя русская форма. С убитых снял?

– Ношение формы противника в условиях боя является военным преступлением, – сказал Мырясин. – За это не расстреливают, а вешают.

– Мы не думали, что начнется бой, – сказал пленный. – Имеем две формы: германскую и советскую.

– Так ты переодеться не успел? – сказал Успенский. – Рано мы слишком, да?

– Это Бранденбургский полк, – сообщил Мырясин, – диверсанты. Имеем сведения. Там и русские тоже есть. Это ты в репродуктор орал: солдаты, бросайте свои части и уходите в леса?

– Предатель, – сказал Успенский. – Враг народа.

– Вот, возьми, – сказал Дешков и дал пленному бумагу, взятую со стола у коменданта, – нарисуй нам план укрепрайона. Где боеприпасы. И где командный пункт. И где лагерь военнопленных. И сколько где бойцов. – Он повторил еще раз: – И где лагерь военнопленных.

– Как же на таком важном документе рисовать, – сказал пленный рассудительно. – Вдруг господину коменданту этот рапорт нужен.

– Понимаешь сам, мне тебя допрашивать некогда. Пленных не берем и не допрашиваем. Если сам хочешь говорить, тогда говори, – сказал ему Дешков.

– Вы не можете расстреливать пленных согласно конвенции.

Пленному никто не ответил. Пленный перевел глаза с Дешкова на Мырясина, потом стал говорить. Мырясин комментировал детали рассказа. Чего-то не знал и Мырясин.

Бранденбургский полк был сформирован по инициативе гауптмана фон Хиппеля, одобренной фюрером, в отличие от многих иных инициатив. Энтузиасты Германии не остались безучастны к призывам вождя; так, в 1934 году, выступая перед студентами Фрайбургского университета, профессор Хайдеггер призвал их разделить общий труд нации – сказал, что всякий труд как таковой является духовным, – и это безусловно стимулировало трудовое (оно же духовное) поприще.

Инициатив было столь много, что Герману Герингу пришлось ликвидировать так называемые «дикие лагеря», самостийно организованные военными чинами для укрощения неполноценных граждан и преступников. В таких лагерях не было того порядка, коим славился впоследствии Аушвиц, но функционировали любительские лагеря исправно – лагерь на общественных началах в Бреслау, организованный по инициативе полицейского комиссара Хайнеса, «дикий» лагерь в Берлине, организованный Карлом Эрнстом из руководства СА. Впоследствии опыт «диких» лагерей пригодился в Латинской Америке, где некоторые нацисты воспроизводили в условиях небольшой деревни классический штатлаг.

Инициативой снизу было и создание Бранденбургского полка. Полк предназначался исключительно для диверсий – туда вербовали носителей языка тех стран, с которыми воевали. Солдаты Бранденбургского полка носили форму противника, проникали на территорию врага и взрывали мосты, ликвидировали посты, нарушали связь. Война с Россией официально началась 22 июня, но бои шли с 21-го – бойцы Бранденбургского батальона, одетые в советскую форму, взорвали мосты у притоков Березины. В Мочульских лесах дислоцировали 1-ю балтийскую роту Бранденбургского полка – солдаты действовали разрозненно, никогда не вступали в прямой бой, передвигались вместе с противником, часто присоединяясь к раненым и обозам. Частично это рассказал Мырясин, кое-что сказал сам пленный.