в тяжкой борьбе, он оставался в лоне шиитского правоверия и в 1753 г. утвердился на троне в качестве векиля (представителя, уполномоченного) Сефевида, известного как Исмаил III. Эта нехитрая уловка уже была пущена в ход предшественниками Керим-хана. Исмаил, один из последних отпрысков дома Сефевидов, как боевой трофей переходивший от одного соискателя шахского престола к другому, поставил своеобразный рекорд: в течение трех лет он трижды провозглашался шахом — сначала предводителем объединения бахтиарских племен Абу-л-Фатх-ханом, который как регент намеревался править от его имени, но не прошло и года, как был разбит. Новым хозяином Исфахана стал также бахтиар Али Мардан-хан, взявшийся «опекать» Исмаила и формально подтвердивший его права. Вскоре и он потерпел поражение от своего бывшего союзника Керим-хана. Захваченный зендом в плен шах был помещен в одну из удаленных от новой столицы — Шираза — крепостей, где содержался с достаточным комфортом, скрашивая уединение занятиями каллиграфией. Это безбедное существование было прервано необходимостью сопровождать Керим-хана в походе против каджаров. Поход окончился неудачей, и векиль, лишившийся значительной части войска, лишился на время и своего подопечного, который был пленен каджарами. Всю жизнь остававшийся заложником враждующих сторон, Исмаил умер в 1773 г. в столице своих предков, Исфахане.

В апреле 1796 г. Муганская степь вновь стала ареной торжественной церемонии, в этот раз подтвердившей политический триумф каджаров и признавшей права Ага-Мохаммед-хана на иранский трон. Новый шах препоясался мечом, освященным на могиле шейха Сафи ад-Дина, основателя рода Сефевидов, продемонстрировав таким образом верность принципам и делу шиизма, отказался от джиге впервые со времен Сасанидов, приняв их инсигнию — корону.

В первой трети XIX в. по приказу Фатх Али-шаха неподалеку от Тегерана на склонах невысоких лишенных растительности холмов были высечены барельефы с воспроизведением сюжетов, типичных для изобразительного искусства сасанидов. Подражательный характер их очевиден, за основу взяты характерные для сасанидской эпохи сцены царской охоты (Фатх-Али-шах, подобно Варахрану II, поражает льва) и интронизации (заказчик в окружении каджарских принцев, на голове каждого из которых красовалась корона как знак принадлежности к шахской семье). Если при первых каджарских шахах обращение к доисламской имперской традиции ограничивалось наивной визуальной апелляцией и символическими жестами, то уже с середины XIX в. оно стало оказывать влияние на глубинные процессы, происходившие в идеологической сфере.

Ага-Мохаммед-шах был в XVIII в. единственным правителем, который, получив власть, озаботился ее сохранением и сформулировал принципы престолонаследия, обеспечив права своего рода. Пришедшие на территорию Ирана в XIII в. каджары подобно другим племенам несколько раз переселялись, пока не утвердились тремя компактными группами на севере Ирана. Наиболее жизнеспособным оказалось горганское объединение, занявшее земли на юго-востоке Каспия по течению р. Горган. Река и стала природной демаркацией, разделившей местных каджаров на два соперничавших лагеря: низинных или нижних — кованлу и верхних — довалу, занимавших высокое правобережье. С 20-х годов XVIII в. каджары, постоянно враждовавшие друг с другом, оспаривали власть у Надира, потом у зендов, но всякий раз проигрывали своим противникам. Опыт борьбы с зендами, растратившими силы в клановых распрях, показал, что успех принадлежит тому, кто более сплочен. Этот принцип лег в основу устного завещания Ага-Мохаммед-шаха, согласно которому трон занимал представитель рода низинных каджаров с тем условием, что он будет рожден от знатной каджарки довалу. Следование этому завету определило характер передачи власти каджарами на протяжении всех 130 лет, которые она правила Ираном. Правда, смена правителя в XIX в. каждый раз осложнялась заговорами и мятежами, и законный наследник более уповал на поддержку европейских дипломатических миссий, нежели на собственные силы или предписания закона.

Иранская традиция не очень жалует первого каджарского шаха. Настоящим ее любимцем является Керим-хан, обеспечивший два десятилетия относительного спокойствия. При нем население, разбежавшееся в годы беспрестанных войн, стало возвращаться на насиженные места, был отстроен и расцвел Шираз. Ко двору повелителя начали стекаться поэты, которым покровительствовал неграмотный шах, и «сладкое перо» панегириста вновь обрело утраченную было силу. В Надире, который практически жил в военных лагерях, «кочуя» со своим войском от Дели до Кавказа, ценятся доблесть и талант полководца. Его репутация как вождя антиафганских сил, сумевшего дать решительный отпор и военным претензиям османов, почти безупречна.

Замкнутый и подозрительный Ага-Мохаммед-шах, оскопленный в детстве по законам междоусобной брани, в отличие от Надира не умел быть милосердным. Неуклонно следуя логике борьбы, он шел к власти, не зная снисхождения к соперникам, и предусмотрительно обрушивал первые удары на ближайших родственников как наиболее вероятных конкурентов.

Отношения с Европой

Иран как транзитная территория и партнер, поставлявший на рынки Европы значительный ассортимент товаров, с XVI в. становится объектом коммерческих интересов европейских государств. Объединение страны Сафавидами создало необходимые условия для развития торгового предпринимательства. Средоточием деловой жизни стал расположенный в центре страны Исфахан и его пригород, армянская Джульфа, построенная в начале XVII в. при Аббасе I. Сюда же переместились и торговые пути. Караваны из столицы шли в Османскую империю через шелководческий Гилян в Алеппо и Дамаск, а потом — к левантийскому побережью. Часть ценного груза спускалась к Персидскому заливу, доставлялась на корабли и морем, огибая Африку, попадала в Европу. В этом отношении Аббас I следовал по пути Тимура — массовые переселения, стоившие десятки тысяч жизней подданных, возвращались огромными доходами от торговых операций и транзита, разорение окраин способствовало усилению нового экономического центра — за двадцать с небольшим лет население столицы выросло практически в 10 раз и перевалило за 500 тыс. Именно барыши, получаемые от торговли, давали огромную прибыль казне (деньги на содержание армии, закупку мушкетов и артиллерии) и обеспечивали низкую налоговую ставку (все европейцы, жившие в это время в Иране, сообщают о весьма умеренных налогах, правда, конечная их сумма зависела от потребностей правительственного агента, местного землевладельца или откупщика).

Поиск новых путей на Восток, развитие морских связей привели к тому, что фигура европейца в крупных городах Ирана постепенно становилась привычной. В столице обосновывались дипломатические представители, посланцы католической церкви, но иностранца-европейца знали в первую очередь как коммерсанта и агента торговых компаний. В XVIII столетии, наполненном бурными военными событиями, этот взгляд начинает меняться.

Петрос ди-Саргис Гиланенц, переживший осаду в 1722 г. Исфахана, приводит с своем дневнике любопытный эпизод — разговор, состоявшийся между Аманолла-ханом, сардаром (главнокомандующим) Махмуд-шаха, и неким армянином, который был переводчиком в одной из торговых французских компаний. Аманолла-хан дотошно расспрашивал своего собеседника, «что это за народ русские? Франки они (т. е. европейцы. — Т.К.), или что другое?» Вопрос был правомерен, в это время, летом 1723 г., уже год, как продолжался Персидский поход Петра I, а русская армия и флот стояли под Баку. Его