не объясняет тем не менее одного важного обстоятельства: только ли с полководческим даром Надира связаны одержанные им победы? Что их обеспечивало? Можно ли утверждать, что им был произведен поистине революционный переворот в военном деле?

Подобных вопросов, как правило, не возникает при соприкосновении с военными реалиями Европы. Огромное количество военных мемуаров, справочники с детальным анализом сражений, особенностей тактических приемов дают возможность составить исчерпывающее представление о характере европейской армии. Военные тактики принца Евгения Савойского или Фридриха II Прусского были при жизни их создателей описаны и рекомендованы для изучения армейским офицерам. Приметами времени стали солдат-пехотинец, вооруженный кремниевым ружьем со штыком, марш-маневр, стремительное развитие артиллерии и налаженная интендантская служба; победа часто доставалась тому, кто вовремя озаботился пополнением магазинов боеприпасами и провиантом.

Когда речь заходит о Востоке (исключение составляют лишь военные силы османов), господствует расхожее представление о том, что это орды кочевых племен, часто выходившие в поход с семьями и гнавшие за собой скот, который в противном случае мог стать легкой добычей соседей.

Такое мнение для Ирана XVIII в. близко к реальности, но не исчерпывает ее. К этому времени войско, созданное Аббасом I, постепенно приходило в упадок. А.П. Волынский, который, следуя инструкции Петра I, скрупулезно выяснял все вопросы, относящиеся к состоянию армии, несколько раз снисходительно отметил, что «замков ни у однова ружья нет, только фитили». Похожими огнестрелами были вооружены русские стрельцы в первой половине XVII в. Обращение с ними заставляло постоянно быть начеку: следить, чтобы фитиль не погас, защищать его от влаги, а себя от тлеющего фитиля и возможного взрыва пороха, не говоря уже о длительной процедуре зарядки, количество приемов которой по уставам исчислялось десятками. В начале XVIII столетия фитильные мушкеты в Европе и России окончательно были заменены на ружья с кремниевым замком.

В плачевном состоянии находилась гордость Аббаса I — артиллерия. Из-за дороговизны и сложности транспортировки (отсутствия судоходных рек и слабого использования колесного транспорта) артиллерийский парк практически не пополнялся. Волынский за два года пребывания в Иране ни разу не слышал пушечного выстрела «хотя бы для какова торжества». «Немалая артиллерия» в Исфахане, около 100 пушек, совершенно обветшала. «Из них, я чаю, лет 100 стрельбы не бывало», — предположил посланник и не ошибся. Пушечные лафеты не соответствовали калибру орудий, а «некоторые и без колес положены на толстых бревенчатых обрубках» — очевидно, речь идет о тяжелой осадной артиллерии начала XVI в., образцах, способных сделать только один выстрел, после чего бревенчатый лафет (обрубки) раскалывался на части и его приходилось сооружать заново.

Надир поднял войско из руин. Особое внимание реформатор уделил пешим частям регулярной армии. Пехота была усилена отрядом шахских стрелков; на торжественных приемах они плотным кольцом окружали шаха, опираясь на свои громадные ружья, вес которых мог превышать 20 кг. Удар артиллерии и тяжелых пехотинцев, передвигавшихся на марше за всадником на крупах лошадей, обеспечил шаху победы над Моголами и открыл ворота Дели.

В спешном порядке в Мерве, с древности известном своими железными рудниками, отливаются пушки. На вооружение взята и заимствованная у афганцев верблюжья артиллерия — замбуреки (осы, шершни) — небольшие пушечки-фальконеты весом около 150 кг, которые крепились на спине верблюда. Замбуреки малого калибра не снимались с верблюдов, который при стрельбе становился на колени; более крупными стреляли с земли, укрепив дуло на специальной подставке.

Войско обрело четкую дробную структуру, дополненную заградительными и охранными частями, появились интендантские службы. В военный обиход, как и в Европе, прочно вошел учебный плац, а маневры стали такой же нормой, как и военные смотры.

Принято считать, что официальные историографы, ведшие счет победам Надира, умалчивали о том, как они достигались, потому что не были сведущи в вопросах военного дела. Но проблема в данном случае заключается не в отсутствии информации, а в особом характере иранской словесности. Она формировалась преимущественно как поэтическая, что определило сильное влияние характерных для нее приемов на «высокую» прозу. Это в равной мере свойственно летописным произведениям, неотъемлемой частью которых являются стихотворные включения в прозаический текст, обилие стилистических фигур, заимствованных из эпоса, где из всех тропов предпочтение отдается метафоре и гиперболе. Рационализация стиля началась только к середине XIX в., когда в моду стал входить более простой язык, сокращавший расстояние между объектом и характером его описания. Это было продиктовано духом времени: участившимися поездками иранцев в Османскую империю и Европу, приобретшими стабильный характер дипломатическими контактами.

Тем не менее «украшенная литература», подчас очень произвольная в обращении с фактом, точно фиксирует главное, что отличало войну на Востоке, — здесь сохранялись традиции индивидуального боя, рыцарского поединка. Таким поединком завершилось в 1722 г. сражение с афганцами при Гульнабаде близ Исфахана, когда Ростом-мирза — глава шахских гуламов — схватился с Махмуд-ханом, но, уступив сопернику, бежал с поля боя. Его тяжелая лошадь, не приученная брать препятствия, завязла по пути в канаве, решив неудачным прыжком судьбу седока. Подоспевшие афганцы булавой выбили его из седла и искололи копьями.

С военными обычаями средневековья связан и культ холодного оружия. Описания войн XVII–XVIII вв. поражают в первую очередь смешением военных атрибутов разных эпох — булава, которой на атлетических состязаниях орудовали богатыри-пехлеваны, оставалась боевым оружием, лук соседствовал с мушкетом, а копье и щит — с артиллерией. Даже в начале XIX в., когда наследник каджарского престола Аббас-мирза энергично перестраивал армию на европейский лад, воинственные кызылбаши отказывались пользоваться огнестрельным оружием — они предпочитали ему копья и сабли, сохраняли верность шлему, кольчуге и щиту; правую руку воина, как и прежде, в бою оберегала латная рукавица.

Пожалуй, самое яркое представление о состоянии войска при Надире дают описания учебных боев, заведомо отрицавших опыт современных ему европейских армий. В Европе ценилось доведенное до виртуозности мастерство пеших построений, навыки ведения одновременного залпового огня, «на солдата смотрели как на сменяемую часть машины» (Х.Г. Дельбрюк). На маневрах Надира царил соревновательный дух. Он любил лично руководить движениями конницы, демонстрировать навыки владения холодным оружием, стрельбы по целям. Кстати, фитильные джезаилы — ветераны стрелкового вооружения — были прекрасно для этого приспособлены: сказывались преимущества веса, определявшие большую дальнобойность и меткость выстрела. Однажды Надир едва не погиб по вине неопытного артиллериста от разрыва пушки и с тех пор не жалел средств для обучения пушкарей.

Массовое использование дорогостоящего огнестрельного оружия, казенная поставка лошадей для регулярных частей конницы требовали колоссальных расходов, оказавшихся непосильными для населения. Манифесты шаха о временном прекращении взимания податей после возвращения из военных походов так и оставались на бумаге, а награбленные сокровища оседали неподалеку от Мешхеда, в крепости Келат, ставшей его родовым замком.

Усилия Надир-шаха