— Ты здесь? — позвала она.

Слабый звук с дальнего конца лестницы. Неясное движение.

Она спустилась.

Песчаный пол был всё ещё тёплым. Ступая на ощупь, она медленно двинулась вперёд.

Оставив стену в десяти шагах позади, она наконец смогла его различить. Воин сидел, прислонившись спиной к камню. Тускло блестел шлем, чешуйчатый панцирь закрывал грудь.

— Нам бы дождаться ночи, — сказала Фелисин, приближаясь. — Затем пробраться к шатру Призрачных Рук. Время пришло — он не может больше прятаться. Как твоё имя?

Ответа не было.

Что-то чёрное, удушающее взметнулось и зажало ей рот, вздёрнуло Фелисин в воздух. Чернота, словно змея, обтекала её, связывая руки и опутывая колотящиеся ноги. Мгновением позже она повисла без движения на небольшой высоте над песчаным полом.

Кончик узловатого пальца легонько коснулся её щеки, и глаза девушки расширились, когда голос зашептал ей в ухо:

— Сладчайшее дитя. Увы, свирепый воин Матока не так давно испытал ласку Рашана. Теперь же здесь только я. Только смиренный Бидитал остался, чтобы приветствовать тебя. Чтобы испить все удовольствия из твоего драгоценного тела, не оставив ничего, кроме горечи, кроме внутреннего омертвения. Так надо, понимаешь? — Его морщинистые руки поглаживали, тискали, щипали, обшаривали её. — Я не получаю сомнительного удовольствия от того, что должен сделать. Дочерей Вихря нужно выхолостить, дитя, чтобы сделать их совершенным отражением самой богини, — о, ты не знала об этом, верно? Богиня не может творить. Лишь разрушать. В этом, несомненно, источник её ярости. То же должно случиться с её детьми. Это мой долг. Моё бремя. Тебе остаётся лишь покориться.

Покориться. Много времени прошло с той поры, как она в последний раз покорялась, поддавалась, теряя всё то, что было в ней. С той поры, как она позволяла тьме поглотить всё, чем была. В те годы она не осознавала значения лишений, ибо не было ничего, что могло бы составить контраст нищете, голоду и унижениям.

Но всё изменилось. Под крылом Ша’ик она открыла для себя понятие неприкосновенности.

И именно это понятие Бидитал стремился сейчас уничтожить.

Лёжа на верхней площадке лестницы, существо, бывшее некогда работорговцем в Генабакисе, улыбалось словам Бидитала. Затем его улыбка стала шире от приглушённых криков снизу.

Любимое дитя Карсы Орлонга попало в руки старому извращенцу. И всё, что он с ней сделает, уже никак не поправишь.

Старый извращенец был любезен, предлагая свои дары.

Не просто возвратить ему руки и ноги, но и отомстить теблору. Он вновь сможет обрести своё имя. Знал, что сможет. Когда это случится, сумятица в голове исчезнет, часы слепого ужаса уйдут в прошлое, и побои от рук тех, других, на площади, прекратятся. Так будет, ибо он сам станет их господином.

Они поплатятся за то, что сделали. Все поплатятся. Сразу же, как только он вновь найдёт своё имя.

Теперь снизу доносился плач. Смех самого отчаяния — прерывистые взвизги.

Эта девчонка не посмотрит больше на него с отвращением. Как она сможет? Она теперь такая же, как он сам. Хороший урок. Преподанный с жестокостью — даже работорговец способен был понять это, способен в конце концов представить и содрогнуться от картин, вызванных собственным воображением. Но всё равно урок был хорош.

Пора уходить — снизу приближались шаги. Он скользнул обратно на дневной свет, и звук потревоженных им гравия, черепков и песка странным образом напоминал шорох цепей. Цепей, которые волочились за ним.

Хотя никто этого и не видел, странное свечение залило шатёр Л’орика вскоре после полудня. Всего мгновение, потом же всё снова стало по-прежнему.

И теперь, когда наступили сумерки, вторая вспышка света коротко расцвела и погасла, вновь никем не замеченная.

Шатаясь, Высший маг вошёл через наскоро сотворённые врата Пути. Он весь вымок в крови. Проковылял со своей ношей по покрытому шкурами полу, затем рухнул на колени, обняв изуродованного зверя, погладил покрасневшей от крови свободной рукой густую спутанную шерсть.

Создание уже перестало скулить от боли. И хорошо, поскольку каждый его негромкий стон вновь и вновь разрывал Л’орику сердце.

Высший маг медленно опустил голову, наконец дав волю скорби, которую вынужденно сдерживал во время отчаянных, бесплодных попыток спасти древнего демона. Он был преисполнен отвращения к самому себе и проклинал свою беспечность. Слишком долго они пробыли в разлуке, слишком долго жили так, словно другие миры не таили для них опасности.

И теперь его фамильяр был мёртв, а такая же мертвенность внутри мага казалась безбрежной. И всё росла, пожирая его душу, как болезнь — здоровую плоть. Он обессилел, ибо его гнев иссяк.

Л’орик погладил зверя по покрытой запёкшейся кровью морде, снова удивляясь тому, как её безобразие — теперь столь спокойное и утратившее выражение боли — всё-таки может открывать в нём бездонный источник любви.

— Ах, друг мой, мы были более близки, чем каждый из нас понимал. Нет… ты понимал, правда? И потому в твоих глазах стояла вечная печаль, которую я видел, но предпочитал не замечать всякий раз, когда посещал тебя. Я был так уверен в нашем обмане, понимаешь? Так убеждён, что мы можем продолжать жить, незамеченные, сохраняя иллюзию, будто наш отец всё ещё с нами. Я…

Он поник, не в силах говорить дальше.

Виноват был он, и только он. Это он застрял здесь, ввязавшись в ничтожные игры, когда мог бы прикрыть спину своему фамильяру — так же, как тот защищал хозяина век за веком.

О, даже так всё висело на волоске: одним т’лан имассом меньше, и всё могло сложиться иначе… нет, Л’орик, теперь ты лжешь самому себе. Первый же удар топора всё решил, нанёс смертельную рану. О, не было в тебе слабости, любовь моя, и владелец этого каменного топора дорого заплатил за засаду. Знай же, мой друг, что останки второго я разбросал средь огней. Только предводитель клана сумел сбежать от меня. Но я выслежу его. Клянусь.

Только не сейчас. Он заставил себя мыслить ясно, пока вес фамильяра, лежавшего у него на коленях, медленно уменьшался, — угасала сама сущность зверя. Куральд Тирллан сейчас был незащищён. Каким образом т’лан имассы умудрились проникнуть на Путь, оставалось тайной, но они сделали это и исполнили задуманное со своей легендарной жестокостью.

Ощутят ли его смерть лиосаны? Наверное, сначала лишь сенешали. Расскажут ли они другим? Нет, если хотя бы на мгновение остановятся и подумают об этом. Конечно, они всё время были жертвами обмана. Осрик скрылся — их бог исчез, — и Куральд Тирллан оказался открыт для захватчиков. В конце концов сенешали догадались бы, что если бы за силой, которая отвечает на их молитвы, на самом деле стоял Осрик, то троих т’лан имассов не хватило бы — и близко не хватило бы. Отца моего можно описать многими словами, но слабым не назовёшь.

Увядшее до размеров птицы существо, бывшее его фамильяром, соскользнуло на пол шатра. Л’орик посмотрел на него, затем обхватил себя руками. Мне нужна… мне нужна помощь. От соратников отца. Кто бы… Аномандр Рейк? Нет. Он соратник, да, при случае, но никоим образом не друг Осрика. Госпожа Зависть? Боги, нет! Каладан Бруд… но он несёт теперь собственное бремя. Значит, остаётся только она…