Затем появились две девушки, которые принесли режущие инструменты. Они бормотали ей слова ободрения и приветствия. Вновь и вновь, с ханжескими интонациями, говорили о добродетелях, что происходят от обрезания. Пристойность. Верность. Отказ от похоти, увядание вожделения. Всё это хорошо, говорили они. Страсти суть всемирное проклятье. Воистину, разве не страсть увлекла её собственную мать прочь, разве не страсть виновна в том, что её бросили? Соблазн удовольствий украл у Фелисин мать… оторвал от материнского долга…

Фелисин наклонилась и сплюнула в песок. Но вкус этих слов не исчез. Неудивительно, что мужчины могут думать о таком, делать такое. Но то, что женщины также на это способны… с этой горестной мыслью было тяжело смириться.

Но они ошибались. Шли по ложному пути. Да, мать бросила меня, но не ради объятий какого-то любовника. Это Худ обнял её.

Бидитал вознамерился стать Верховным жрецом, вот как? Глупец. Ша’ик найдёт ему место в своём храме, — во всяком случае, место для его черепа. Надо полагать, в виде костяного горшка, чтобы в него мочиться. И это время наступит довольно скоро.

Однако… ещё не сейчас. Девочки попадают в руки Бидитала каждую ночь. Он создаёт войско обрезанных, войско лишённых. И они захотят поделиться утратой наслаждения с другими. Они — люди, в конце концов, а людям свойственно превращать потери в добродетель. Раз с этим можно жить, значит — можно оправдать.

Мерцание тусклого света отвлекло её, и Фелисин посмотрела вверх. Лица, вырезанные на деревьях вокруг неё, светились. Источали серый, колдовской свет. За каждым из них присутствовало… нечто.

Боги Тоблакая.

— Привет тебе, сломанная.

Звук голоса напоминал грохот разбивающихся друг о друга известняковых глыб.

— Моё имя — Бер’ок. Жажда мщения клубится вокруг тебя, и сила такого рода пробуждает нас. Нам по нраву такие призывы, дитя.

— Ты — бог Тоблакая, — проворчала она. — Тебе нечего со мной делать. Как и мне с тобой. Уходи, Бер’ок. Ты и остальные — уходите.

— Мы можем облегчить твою боль. Я сделаю тебя своей особой… подопечной. Ищешь мести? Ты получишь её. Тот, кто нанёс тебе ущерб, стремится заполучить силу пустынной богини для себя лично. Он желает захватить весь осколок Пути и исказить его сообразно собственным кошмарам. О, дитя, хоть ты и можешь считать иначе — теперь, — обрезание не столь важно. Опасность заключается в амбициях Бидитала. Его сердце должен пронзить нож. Порадует ли тебя, если этим ножом станешь ты?

Она молчала. Невозможно было различить, какое из резных лиц принадлежит Бер’оку, так что она могла лишь переводить взгляд от одного к другому. Посмотрев на двух вырезанных в полный рост воинов-тоблакаев, Фелисин заметила, что они не светятся, оставаясь серыми и безжизненными в предрассветной тьме.

— Служи нам, — произнёс Бер’ок, — и мы взамен послужим тебе. Решайся с ответом быстрее — кто-то идёт.

Она заметила колеблющийся свет фонаря на тропе. Л’орик.

— Как? — спросила она богов. — Как вы послужите мне?

— Мы сделаем так, что способ смерти Бидитала будет соответствовать его преступлениям, и это произойдёт… своевременно.

— И как же я стану ножом?

— Дитя, — ответил бог спокойно, — ты уже им стала.

Волки бежали в почти светящемся тумане, и звериные глаза сверкали, стоило им повернуть голову в сторону теблора. Словно он был маралом в глубоком снегу, могучие хищники держались вровень с добычей по обе стороны — призрачные, неумолимые воплощения звериного терпения.

Хотя сомнительно, чтобы эти горные охотники когда-либо прежде выбирали жертвой теблорского воина. Карса не ожидал найти здесь снег, в частности потому, что путь его пролегал вдоль северного плеча зазубренной гряды — повезло, что не придётся преодолевать перевалы. Справа, на расстоянии не больше двух лиг, виднелись охряные пески пустыни, и он прекрасно знал, что там, внизу, солнце поливает землю потоками жара — то же самое солнце, что смотрело теперь на него с неба размытым шаром холодного пламени.

Снег — глубиной по щиколотку — замедлял его ровный бег. Волки умудрялись каким-то образом скользить по спрессованному ветрами насту, лишь изредка проваливаясь. Туман, окруживший охотников и жертву, состоял на деле из мельчайших снежинок, сверкавших ярким, ослепительным светом.

Карсе сказали, что где-то на западе горный кряж закончится. Справа будет море, слева — узкая, взъерошенная гряда холмов. За холмами, на юге, будет город. Лато-Ревай. Теблор не собирался туда заходить, но придётся обойти его по краю. Чем раньше Карса покинет цивилизованные земли, тем лучше. Но до того придётся ещё переправиться через две реки, а это — несколько недель похода.

И хотя теблор бежал по склону в одиночестве, он чувствовал присутствие двух товарищей. В лучшем случае — духов, призраков, а возможно — лишь расколотых обломков его собственного сознания. Скептичный Байрот Гилд. Флегматичный Дэлум Торд. Грани его собственной души, которые позволяли постоянно вести диалог, сомневаться в себе. И если так — не более, чем прихоть.

Карса убедил бы себя в этом, если бы не бесчисленные острые шипы в замечаниях Байрота Гилда. Иногда Карсе казалось, что он снова стал рабом, сгорбился под бессчётными ударами плети. Невозможно было поверить, чтобы он сам сотворил такое с собой.

— Не так уж невозможно, предводитель. Стоит лишь задуматься на миг и проследить за собственными мыслями.

— Не сейчас, Байрот Гилд, — отозвался Карса. — Я и так уже запыхался.

— Это высота, Карса Орлонг, — проговорил голос Дэлума Торда. — Хоть ты того и не чувствуешь, но с каждым шагом по пути на запад ты спускаешься всё ниже. Скоро снег останется позади. Рараку была некогда внутренним морем, но море это плескалось у подножия высоких гор. Всё твоё странствие, предводитель, было до сих пор спуском.

В ответ на эту мысль Карса лишь хмыкнул. Сам он никакого спуска не ощутил, но горизонт в этих землях играл с ним в странные игры. Пустыня и горы всегда лгут, это он обнаружил уже давно.

— И когда снег исчезнет, — прошептал Байрот Гилд, — волки нападут.

— Знаю. Теперь тише — я вижу впереди голый камень.

Увидели его и охотники. Всего волков было не меньше дюжины: выше в холке, чем собратья с родины Карсы, крупные, в жёлто-бурых, серых и пятнисто-белых шкурах. Теблор заметил, как четверо зверей метнулись вперёд — по два с каждой стороны — к бесснежной скале.