С этими словами фрау Лора сделала ручкой, поиграла пальчиками в прощальном жесте, сладко улыбнулась, обнажив фарфоровые зубы, и невольно скосила глаза в сторону ближайшего галантерейного магазина. И Франц с Сабиной двинулись в путь.

Довольно скоро они очутились в парковой зоне, в благодатной зеленой стихии, шумевшей спокойным прибоем и дышавшей теплым медовым ветерком. Липы Лейпцига! Город еще не совсем погубил вас, город не в силах до конца высосать ваш аромат, вашу силу, ваше медовое колдовство. Лейпциг, город лип. Липы Лейпцига цвели душистым бледно-зеленоватым золотом, отцветали, и засыхающие соцветия летели, опускались благословением на распущенные, погустевшие с недавних пор волосы Сабины, небрежно – пятерней – расчесанные волосы с теплым проблеском подростковой ведьмовской рыжины.

Парк был населен тенями. Синеватые молодые тени пробегали по аккуратно подстриженной зеленой шерстке газонов, старые темно-бурые тени дремали в глубоких морщинах коры деревьев, пьяноватые грязно-розовые – растекались на дорожках, ленивые желтоватые – липли к скамьям, чувственные матово-коричневатые мягко щекотали загорелые лица Сабины и Франика.

Они шли бок о бок, а не как обычно – почти на расстоянии вытянутой руки, скрывая от самих себя разницу в росте, и набрели на круглую площадку, окруженную высокими кустами необычайно крупноцветного шиповника, с огромной ухоженной клумбой посередине, на которой в художественном беспорядке высажены были розовые, белые и чайные, пышные, наверное, не менее чем тысячелепестковые, розы. Сабина и Франик уселись на парковую скамью и сидели так близко друг к другу, как будто бы места им не хватало.

– У тебя мусора полно в волосах, – сообщил Франик, – с деревьев поналетело. – И начал кончиками пальцев, грубовато, дергая и больно потягивая, выбирать из волос Сабины сухой и ароматный липовый сор.

– А у тебя-то! – как-то по-особому озорно, но очень тихо хихикнула Сабина и, чтобы вычесать крошечные лепестки и крылатые семена, запустила в его короткие волосы пальцы обеих рук, как привыкла делать это со своими собственными лохмами, не имея привычки пользоваться расческой. Потом она положила обе ладони на его затылок и клюнула в щеку под самым глазом, и смутилась, но не особенно. Сложила на коленях руки, отвела глаза и спросила:

– А ты поцелуешь меня? М-мм, Франц? А то будет нечестно.

– Ты что? – тихим жуком прожужжал Франик. – Что это ты?

Он, пожалуй что, и растерялся, и был обезоружен, и сделался на редкость неловок, и широкая скамья показалась ему узеньким насестом, с которого запросто можно и навернуться, но вдруг так сильно пахнуло шиповником, что всякое смущение растворилось в этом запахе, и Франц, притянув Сабину за шею, слепо ткнулся губами в ее нос, потом почувствовал ее губы под своими и подумал, что не иначе как она сама их подставила, и чертовски возгордился.

Они, увлеченные друг другом, не заметили, что из одной из боковых дорожек появилась Фрейлейн Садовница со своим помощником-коротышкой, который вез тачку с садовым инструментом. Выражение лица у лилипута было чрезвычайно скептическим, а манеры – с претензией на великосветские. Он пользовался лорнетом, а вилку для рыхления земли брал большим и указательным пальцами, а мизинец оттопыривал.

«Не говорила ли я тебе, Пафнутий, что, как только расцветут мои розы, мы обязательно встретим здесь целующуюся парочку. Пожалуйста вам: первые в этом году. Открытие сезона, извольте видеть! Я очень рада», – звучным молодым голосом произнесла Фрейлейн Садовница, хотя была уже далеко не первой молодости.

«Вам бы в сводни идти, фрейлейн Розенгрюншён, который раз говорю», – несколько непочтительно высказался коротышка. Впрочем, коротышкой он казался лишь в сравнении с высокой и статной Фрейлейн.

«О, открою тебе секрет: сводничество, если уж ты нынче предпочитаешь называть вещи своими именами, – это мое, как теперь принято говорить, хобби. У меня, скажу не хвастаясь, это очень ловко получается».

«Вы хотите сказать, что это ваши проделки? – указал заляпанным лорнетом на юную парочку тот, кого назвали странным именем Пафнутий. – Не слишком ли юны?»

«Мои ли проделки? Это розы пахнут, Пафнутий, просто пахнут розы. Кто же устоит? Разве что ты. Потому что по своему невежеству и тупоумию читаешь всякую дрянь, сколько раз я тебе говорила! Следует читать стихи, и романы, и гороскопы, на худой конец кулинарные рецепты, а не жалкую научно-популярную дребедень. От нее твое серое вещество усыхает и становится еще более серым и скоро превратится в черное. Слишком юны! Скажешь тоже! Они-то, слава Вечному, отлично разбираются в мировых проблемах, не то что некоторые помощники садовников. Так-то, господин Пафнутий».

«Я, кажется, тысячу раз просил не называть меня Пафнутием. Все как о стенку горох! Меня зовут Карл, Карл, а не как-нибудь еще! Что за основания у вас называть меня клоунским каким-то именем?» – возмутился коротышка.

«Клоунским? Да один твой претенциозный лорнет чего стоит! Вот, кстати, именно лорнет делает тебя похожим на одного моего давнишнего знакомца по имени Пафнутий. Весьма просвещенный был человек. От его просвещенности и учености розы так и вяли, а бабочки и стрекозы так и дохли, и сладу с ним никакого не было. И когда ты, Карл-Пафнутий, пытаешься вырастить цветы, пользуясь рекомендациями ученых ботаников, что, скажи мне, получается? Одно недоразумение, вот что».

«Не понимаю, отчего, – смущенно пробормотал Карл-Пафнутий. – Я ли их не поливаю, я ли не пропалываю, я ли не удобряю?»

«Чем же ты их удобряешь, Пафнутий? Это прилично сказать вслух? Вот то-то же».

«Но… чем же?.. Чем их еще удобрять? Испокон веков полезные растения удобряют… гм-м… не побоюсь этого слова, дерьмом. Да, скотским дерьмом! И они чаще всего прекрасно растут. Ничего лучшего еще никто не придумал! Или, может быть, вы придумали?»

«Вполне вероятно, что растения, удобренные навозом, и растут. Но то, что они растут прекрасно… Боюсь, это только на твой просвещенный взгляд, несчастный мой Пафнутий. Взгляни-ка на эти розы! Они выросли без того, что ты называешь удобрением, кроме того, я, если ты заметил, никогда не пользуюсь тем грубым инвентарем, который ты упорно возишь с собой, несмотря на то, что я не велела тебе им пользоваться. И разве похожи мои розы на те чахлые прутики, что ты выращиваешь в своем палисаднике и потом имеешь наглость продавать на рынке? Я уж не говорю о соцветиях, но у них и шипы не шипы, а одно недоразумение».

«Послушайте-ка, фрейлейн, так ведь я, дипломированный цветовод, оттого и пошел к вам в помощники, что восхитился вашими достижениями, которые вы демонстрировали на фестивале цветов… Да и кто бы не восхитился! Все только ахнули, увидев это великолепие. Дар речи потеряли, языки проглотили. А я уж год работаю на вас и все не знаю секрета. Не откроете ли, наконец?»

«Секрет? Вот весь секрет: не выйти тебе из помощников садовника, Пафтнутий, если ты до сих пор ничего не понял».

«Как так, фрейлейн?» – растерялся Карл-Пафнутий.

– …Как так, фрейлейн? – растерялся Карл-Пафнутий. Но фрейлейн Розенгрюншён он смертельно надоел, такой недогадливый и бесталанный, и она превратила его… превратила его в… Не знаю, в кого она его превратила. Дальше не придумывается.