По другую сторону железных ворот цирка стоял тир.

– Стрельнем, ребята? – предложил Женька.

Со вчерашнего дня у них с Алексеичем на лицах выражение вроде: «А черт его знает». И они что-то тянут, цепляются за каждую мелочь. Медицинский, что ли, их так смутил?

Мы выстрелили по три раза. Алексеич все промазал, расстроился и закурил.

– Слон – толстая шкура! – сказал Женька и сбил слона.

Потом он так же небрежно поразил медведя-кузнеца и пикирующий самолет.

Я долго прицеливался в какого-то селезня. На третий раз почему-то угодил в мельницу, которая, на радость всем, закрутилась, и не сознался, что попал случайно.

Полинка защурила не тот глаз и сказала:

– Говорят, они там всех в анатомку водят. Брр… А сами ходят и в глаза заглядывают. У кого в глазах туман, того к экзаменам не допускают.

– В голове у тебя туман, – сказал я. – Молчи лучше, а то промахнешься.

Полинка замолчала, но все равно промахнулась и виновато посмотрела на Женьку.

– Наплевать, – усмехнулся Женька. – Это у них ружья такие… непристрелянные. Ну-ка, дай. – Он взял ружье, рассеянно взвесил его на руке и сказал: – Ну да, это влево забирает.

Видели его? Ворошиловский стрелок! Зверобой!

А Полинка рассмеялась. Что за дурацкая манера у нее смеяться? Смеется и как-то вопросительно заглядывает в глаза. Будто это не ее рассмешили, а она. Будто проверяет – нет ли там тумана?

Мы прошли драмтеатр, библиотеку, уже сверкнул впереди чешуйчатый купол оперного, как вдруг из боковой улицы навстречу нам вышагал… Даже не скажешь сразу, кто вышагал. Шел высокий, красивый парень, в настоящих матросских клешах, в черном кителе с узенькими погончиками, в мичманке с крабом и – черт возьми! – в белых перчатках.

– Ого! – ошеломленно протянул Женька.

– Тридцать четыре, – сказал Алексеич, посмотрев на идеально заутюженные клеши.

А Полинка совсем уж бессовестно уставилась на парня. Он заметил это и чуть-чуть улыбнулся.

– Братцы, – хлопнул себя по лбу Алексеич. – Совсем забыл! Здесь же где-то рядом водный институт. Может, свернем, для интересу?

И мы свернули. И сразу увидели его: высокое белое здание, окруженное сквером, и разбежавшиеся на три стороны ступени лестницы.

…На каждом повороте длинного коридора были приклеены красивые стрелки с надписью: «Приемная комиссия».

– Тут не заблудишься, – сказал Алексеич, с неуклюжей осторожностью ступая по ковровой дорожке. – Ай-ай-ай! Вот храм так храм, Митя! Без подмесу!

В приемной мы потонули в мягких кожаных креслах и завертели головами, рассматривая макеты белых теплоходов, каких-то диковинных приземистых машин, картины, на которых голубели речные просторы и утюгообразные буксиры тянули баржи. Все это восхищало, ошарашивало, било наповал.

А председатель, седой, с тонким насмешливым лицом, деликатно журчал:

– …Не торопитесь, обдумайте, взвесьте. Профессию человек выбирает на всю жизнь. Надо выбрать ее по душе. Институт наш готовит…

Он поднес нам рекламную брошюру и выпроводил в коридор – подумать. Мы вышли и уставились друг на друга. Наступил ответственный, исторический момент. Полинка с интересом перебегала глазами по нашим лицам – мужчины решали свою и ее судьбу.

– Ну? – подал голос Женька.

– А что «ну»? – сказал Алексеич. – Может, ты с детства мечтал романсы петь? Может, заботливые учителя развили в тебе талант к астрономии? Копайся не копайся – сто рублей не выкопаешь! Пошли!

Мы сели, теперь уже за длинный стол. Секретарша, студентка в форменном платье, с двумя угольничками на рукаве (второкурсница, видно), раздала нам по листку бумаги, для заявлений.

И тут обнаружилось, что перед каждым из нас три дороги на разные факультеты. Деликатного председателя мы прослушали, в коридоре этот факт не обсудили. Еще раз советоваться – неудобно. Надо решать в одиночку.

– Кем был Владимир Черданцев на славном Тихоокеанском флоте? – забормотал Алексеич, не поднимая глаз от бумаги. – На славном Тихоокеанском флоте Владимир Черданцев был судовым мотористом.

И он написал: судомеханический.

Женька покусал ручку и негромко спросил у секретарши:

– Девушка, есть тут разница в коэффициентах проходимости?

– Что? – не поняла она.

– Где конкурс меньше?

– На эксплуатационном, – сказала девушка, улыбнувшись.

– Ну что? – сердито спросил Женька, взглянув на меня. – Программа минимум – поступить. А там видно будет.

Я опустил глаза.

Судомеханический – это звучало слишком узко. Эксплуатационный – я почему-то сразу представил себе конторские столы, сводки и арифмометры. Гидротехнический – солидное название. Ги-дро-тех-ни-чес-кий. Гидро-технический.

Девушка-секретарша склонилась надо мной и прошептала:

– На гидротехнический больше всего заявлений.

Я пожал плечами.

Полинка все еще думала. Крутила на палец светлую прядь и смотрела исподлобья на меня, на Женьку, на меня. Я загадал: если напишет – гидротехнический, мы сдадим экзамены, и выдержим конкурс, и перейдем на второй курс…

«Эксплуатационный», – вывела Полинка.

– Интересно, кем мы станем? – шепотом спросила она.

– Инженерами, во всяком случае, – ответил я. – Это уж точно.

IV

– Ну как же ты, Митя?! Ну смотри: вот лиловый. Что же ты? Вот к оранжевому ближе. Правда ведь, ребята, ближе к оранжевому?

Ребята молчали. Полинка расстроенно опустила на колени учебник физики.

– Урод – вот и все объяснение. Чего там… – сказал я.

Из нашего товарищества выбито первое звено. Это звено – я. Полчаса назад меня забраковали на медицинской комиссии. Вот уж чего не ожидал.

– Раздевайтесь, – сказала врач. – До пояса.

Я разделся. Прослушивала и выстукивала она меня с пятого на десятое. Я, конечно, не такой гигант, как Алексеич, но ведь сразу же видно закалочку.

– На юге загорали? – спросила врач.

– А что такое юг? – небрежно шевельнул плечом я.

Она рассмеялась.

Потом отошла в угол и стала шепотом произносить разные слова. По-моему, даже слишком громко. Проверила зрение.

– Не надо, не надо! – сказала, когда я начал читать самый нижний ряд букв.

А под конец раскрыла учебник физики на последней страничке – там, где вытянут полосочками солнечный спектр.

– Какой цвет?

Я назвал.

– А это?

Я опять назвал.