– Решка, – подходя, сказал я.

Женька убрал ногу.

– Орел.

– Значит, будем поступать? – спросила Полинка.

Они все стояли на узком тротуаре так, что мне места не оставалось. И я взобрался на кучу битого кирпича. И вдруг, как это вышло – не понимаю, я произнес речь. Настоящую. Даже размахивал руками и стучал себя в грудь.

Я сказал, что всегда представлял институт храмом науки. Видел каждую аудиторию. Любил каждую ступеньку. Мечтал о том, как буду приходить в него по утрам, открывать высокие двери с тяжелыми медными ручками. Вдыхать его запахи. Слушать его тишину…

Словом, Митю Агаркова прорвало. Полинка смотрела на меня круглыми глазами. Даже рот приоткрыла. У Алексеича медленно лезла вверх левая бровь. На мгновение мне стало неудобно перед насмешливым Женькой, и я осекся.

Но Женька поднял голову и задумчиво сказал:

– А на ручках – солнце…

– На каких ручках? – спросил Алексеич.

– Да на медных, на медных! – нетерпеливо притопнула ногой Полинка.

– Тьфу ты! – Алексеич резко сел на свой рундучок. – Заморочили совсем! Что делать-то будем?

– Поступать, – ответил я. – В другой. В медицинский, например. Медицинский здесь – сила.

– Слушай, – сказал Алексеич Женьке. – Ты какой-то теткой хвалился. Помнишь? Говорил, в Барышево живет.

– Тетя Маруся, – уточнил Женька. – Полчаса на электричке. Солености, маринованности, лес и речка.

– Вези! – распорядился Алексеич. – Так нельзя, честное слово! Обалдеть можно. С поезда, устали. Вот отдохнем, пескарей половим, заночуем. А завтра пораскинем на свежую голову.

Женькина тетка поставила на стол кастрюлю с картошкой, из которой ударил столб пара. Потом кастрюлю начали окружать посудины помельче: блюдо с помидорами, с малосольными огурчиками, с грибками, тарелка с селедкой, с баклажанной икрой.

Алексеич перемигнулся с Женькой и достал из рундучка заветную бутылку. Тетя Маруся расхрабрилась, махнула рукой: «А, да когда ж такое дело!» – и выпила вместе с нами. Потом все подналегли на закуску.

Тетка не спускала ревнивых глаз с Полинки. Она прямо истекала нежностью.

– Кушай, деточка. Кушай, красавица. Кушай, сердечко мое. Женечка, подложи ей помидорчиков. Шо ж ты сидишь, как тот пень? Девушка с дороги, проголодалась…

Вот так всегда. Стоит Полинке появиться в чьем-то доме, где есть мама, тетка или бабушка, как ее начинают примерять в невесты. Иногда мне хочется очутиться на необитаемом острове. Чтобы только я и Полинка. И больше никого. Никаких теток и мам, никаких друзей, никаких трамваев, где разные пижоны пялят на нее глаза.

Полинка опрокинула на скатерть свою недопитую рюмку и растерянно прикусила губу.

– Ах ты родная моя! – прямо сомлела от восторга тетка. – Та бог с ней, со скатертью! Та гори она синим пламенем, чтоб из-за нее расстраиваться!

Нас с Алексеичем тетка вообще не замечает. Так, сидят два рта, пережевывают ее огурцы, и все. И вообще наш квартет она разделила по-своему: приехал в гости племянник, а с ним такая красавица!

Впрочем, Алексеича это вовсе не смущает. Он деловито подкладывает себе картошки, отколупывает здоровенный кусок масла, тянет поближе блюдо с помидорами. И вдруг, не дожидаясь, когда тетя Маруся кончит свои причитания, спрашивает:

– Это что ж, супруг ваш будет? – и показывает на большой портрет усатого мужчины.

– А? – встрепенулась тетка. – Это кто? Муж, шоб ему очи повылазили, заразе.

– Мгу, – говорит Алексеич, поддевая селедку.

– Мотается по белому свету неизвестно где, вражина!

– Мгу, – говорит Алексеич и пинает меня ногой под столом.

Теперь мне ясен его маневр: отвлечь огонь на себя и дать Полинке спокойно поесть…

А потом мы собрались на речку. Тетя Маруся сказала:

– Всё вниз и вниз, огородами!

Мы и пошли огородами, по узкой стежке. Впереди Полинка, за ней я и Женька, позади всех Алексеич с удочкой.

– Может, действительно, в медицинский? – спросил я. – Как, трудящиеся?

– Правильно, давайте в медицинский, – сразу откликнулась Полинка.

Она повернулась к нам лицом и, отступая пятками вперед, смешно подбоченилась:

– Доктор Кручинина! Здорово, да?

– Шикарно, – сказал я. – Смотри не трахнись затылком, доктор Кручинина.

Полинка показала язык и прошлась чечеткой.

Алексеич повернул ладонями вверх огромные, как лопаты, руки и, с удивлением рассматривая их, спросил:

– Вот этими… больных лечить?

– Почему этими? Главным образом вот этим, – постучал я по лбу. – Головой зовется, между прочим.

– Ладно, старик, – сказал Женька. – Давай завтра об этом. В медицинский так в медицинский. Придем – посмотрим. Ты опять речь скажешь – и подадимся в строительный.

Речка оказалась тихой и приятной на вид. Только этот берег был крутоват. Он уходил в воду двумя песчаными ступеньками. Я быстро разделся и прыгнул ласточкой прямо с верхней ступеньки. Наверное, треть речушки я прошел под водой и потом только вынырнул.

– Как вода, Мить? – крикнула Полинка.

– Молоко, – сказал я. – Не лезь в глубину.

– А я с Женей. Он меня плавать поучит. Поучишь, да?

У Женьки стройная, гимнастическая фигура. Хоть сейчас на плакат. Чего он поперся в секцию бокса?

– Махнем на ту сторону? – предложил я.

Женька, щурясь на закатное солнышко, покачал головой:

– Соревнуйся один. У меня место твердое – второе после топора.

Второе после топора, а берется учить! Ну ладно. Я поплыл красивым, идеальным кролем – пусть посмотрят, как это делается.

Я плыл и плыл, пока не зацепил пальцами дно. И тогда лишь встал на ноги. Черта с два они любовались моим кролем. Алексеич поймал пескаря, и они бежали посмотреть, держась за руки.

«Вот что, парень, – сказал я себе, – не психуй. Запомни – товарищество. Ничего здесь такого нет. Уловил? То-то».

«Может, они поцеловаться вздумают – тебе какое дело?» – думал я, пересекая речку еще раз.

«Непринужденные отношения! – Я развернулся для третьего заплыва. – Чисто дружеские! Понял?!»

Когда я наконец выбрался на берег, у меня стремительно колотилось сердце и дрожали руки.

Алексеич поймал еще двух пескарей…

III

Мы опять шли от вокзала пешком. В павильоне возле цирка съели по пирожку. Алексеич предложил еще выпить портвейна, но Женька сказал:

– Правильно. А потом дружно дыхнем на приемную комиссию?