Пламенная убежденность вьетнамских революционеров, таких как Лык и Чам, глубоко впечатляла некоторых американцев. Репортер Джек Ланггут, освещавший войну для The New York Times, впоследствии написал в своей книге: «Северные вьетнамцы заслуживали победы… Южные вьетнамцы заслуживали поражения»[821]. Эту точку зрения разделяли довольно многие западные журналисты, которые ежедневно наблюдали вопиющую некомпетентность и жестокость сайгонского режима и провалы его американских хозяев, в то время как все зверства и ошибки коммунистов были надежно скрыты от посторонних глаз. Вообще такова тенденция, что граждане современных либеральных демократий, многие из которых употребляют дарованную им свободу на то, чтобы стать ярыми фанатами спортивных команд, зачастую бывают глубоко впечатлены фанатичной идейностью представителей других культур. Кроме того, как показывает история, наименее гуманные движения зачастую обладают наибольшей притягательностью для молодежи, вдохновляя ее своими идеалами и заставляя пожертвовать всем ради них. Таким образом, неудивительно, что в глазах иностранных наблюдателей приверженность коммунистов выгодно контрастировала с коррумпированностью и инертностью сайгонского режима. Но это была только половина истории.

Успешность Ханоя в глобальной пропагандистской борьбе не в последнюю очередь объяснялась его омерта, или политикой молчания. Жесткая цензура не пропускала в СМИ даже крох информации об ужасающей нищете, репрессиях, провальной экономической политике и военных преступлениях. В страну допускались только сочувствующие иностранные наблюдатели, многие из которых были членами компартии, — да и тем позволялось лишь слегка заглянуть за кулисы. Французский писатель Жан Лакутюр, который в те годы был страстным апологетом Хо Ши Мина, много лет спустя признался в интервью миланской газете: «Что касается Вьетнама, то иногда я вел себя скорее как пособник режима, чем как журналист. Я скрывал некоторые факты о Северном Вьетнаме… поскольку считал, что они сражаются за правое дело… которое оправдывает их ошибки… и я не должен выставлять их напоказ. Я считал, что это был неподходящий момент, чтобы разоблачать сталинский характер северовьетнамского режима»[822].

В соответствии с требованиями пропагандистской политики в эфире и на страницах северовьетнамских СМИ были запрещены все новости, не имевшие отношения к национальной борьбе. Знаменитая англоязычная диктор северовьетнамского радио, известная как «Ханна из Ханоя», ни словом не упомянула ни о Шестидневной войне на Ближнем Востоке в 1967 г., ни о советском вторжении в Чехословакию в 1968 г., ни о высадке американцев на Луну в 1969 г. Даг Рэмзи с отвращением вспоминал попавший ему в руки пропагандистский комикс «Настоящие герои войны», в котором превозносились добродетели террористки-смертницы. За годы плена он возненавидел военные песни, бесконечно звучавшие по Ханойскому радио, в которых «открыто прославлялось насилие, жестокость к врагам, фанатичная непримиримость и узость взглядов, а все люди делились на героев и злодеев». Ему до тошноты надоела походная песня Вьетконга:

Однако замечательный автобиографический роман Бао Ниня «Печаль войны» (The Sorrow of War) помогает развеять представление о том, что северовьетнамские солдаты были автоматами с промытыми мозгами. Нинь — настоящее имя Хоанг Ау Фыонг — родился в 1952 г. и четыре года воевал на Юге в пехотном полку ВНА. Его почти документальное, порой пугающе натуралистичное повествование показывает, что северовьетнамским солдатам были присущи такие же чувства и эмоции, что и их американским врагам: дух товарищества, желание выжить, горе от потери друзей, тоска по оставшейся дома любимой девушке. В одном эпизоде альтер эго автора, молодой офицер по имени Киен, холодно обрывает попытки молодого сослуживца завязать дружескую беседу: «Он ненавидел любые доверительные разговоры… К черту! Если каждый в полку будет приходить к нему и изливать свою душу после каждого страшного сражения, его затопит этим водопадом чужих переживаний»[823].

Киен поддерживал борьбу против американских империалистов, но был возмущен тем, что основное бремя войны несли на себе деревенские парни, не имевшие права голоса в принятии решений о собственной жизни и смерти. Сам он, выходец из привилегированной по меркам северовьетнамского общества семьи, получивший хорошее образование, любил этих «дружелюбных и простодушных крестьян… чьи особенные качества… добровольная готовность к самопожертвованию… позволили создать почти неистребимое воинство». Если американские солдаты курили марихуану, то Киен и его люди экспериментировали с цветами и корнями собачьего шиповника, который в сезон дождей заполнял поляны покровом белых цветов, «и запах его обволакивал все вокруг, особенно по ночам… Благовонные испарения его пропитывали сон, порождая плотские, неотвязные сны, и когда он [Киен] просыпался, воздух был уже чист, но он чувствовал еще неостывшую страсть, в которой были и боль, и восторг».

Киен и его люди смешивали высушенные и измельченные цветы и корни собачьего шиповника с табаком и курили: «Уже через пару затяжек им стало очень хорошо, и они тихо поплыли по ветру, как невесомые облачка сигаретного дыма… Они могли сами выбирать видения или даже смешивать их, будто составляя волшебные коктейли. Добавив в табак шиповника, можно было забыть о повседневном аде солдатской жизни, забыть о голоде и страданиях. А кроме того, забыть о смерти. И совсем, совершенно не думать о завтрашнем дне». В романе Нинь язвительно отзывался о бесконечных собраниях по идеологической обработке: «Сплошная политика. Политика с утра, политика днем, и вечером политика. „Мы победили, противник проиграл. Противник обязательно проиграет. На Севере собрали хороший урожай, невиданный урожай. Народ восстанет и радостно встретит вас. А тот, кто не встретит, просто недопонимает“»[824].

Если американцы воспринимали добротное ежедневное питание как должное, то их враги были рады, если им вообще удавалось поесть. Среди северовьетнамских офицеров ходила поговорка: «Рис — фельдмаршал нашей армии». По словам офицера ВНА Фам Фу Банга, с близким другом Тхань Зянгом они часто говорили о еде — «еда стала навязчивой идеей». Из месяца в месяц и в конце концов из года в год они пересказывали друг другу одни и те же шутки — «да, иногда мы шутили» — и истории своих любовных похождений. Когда Банг был тяжело ранен в ходе воздушного налета под Тэйнинем, Зянг оттащил его обратно в лагерь, срезал пропитанную кровью одежду, перевязал и одел в свой новый комплект одежды. Только потом Банг узнал, что его друг берег этот комплект на свадьбу. После войны Тхань Зянг стал успешным писателем, которого называли «вьетнамским Хемингуэем»[825].