розовых ушках горели дорогие серьги. Все ее платье из дорогой белой летней ткани было покрыто искусной вышивкою разными шелками, сделанной, должно быть, собственными руками. В те дни даже самые знатные дамы не пренебрегали рукодельем и работали много и с любовью.

Старшая, более степенная и скромная, была в платье и шляпе темных цветов, вполне гармонировавших с ее черными волосами, глазами и смуглостью кожи. Ножки у обеих были обуты в белые чулки, очевидно тоже домашнего изделия, и в кожаные башмаки на толстых подошвах.

Обе девушки шли ускоренным шагом по лесной дороге, ведущей от Руардина до Дрейбрука. Дорога шла по высокому хребту лесистых гор. Девушки поднимались вверх, и когда они достигли высшей точки, Вега вдруг остановилась и спросила сестру:

— Не довольно ли нам ходить, Сабрина?

— А что? — отозвалась та. — Разве ты устала?

— Нет, я нисколько не устала, но боюсь, что мы слишком далеко отойдем от дома. Как бы нам не заблудиться.

Что Сабрина не боялась «заблудиться», это можно было видеть по тому, что она шла вперед твердым, уверенным шагом, и притом внимательно оглядывалась вокруг при каждом повороте дороги. Но Вега, очевидно, не замечала этого. Все внимание младшей сестры было устремлено на провожавшую их большую собаку из старинной породы чисто английских дворовых догов. Эта собака то и дело бросалась гонять мирно пасшихся в лесу темношерстых овец, которых издали принимала, должно быть, за каких-нибудь опасных для ее хозяек зверей. Вега каждый раз с восхищением хлопала в ладоши и звонко хохотала над смущением и разочарованием собаки, принадлежавшей, кстати сказать, собственно ей.

— Всего каких-нибудь две мили отошли мы от дома. Неужели же это, по-твоему, далеко, Вега? — с притворным удивлением говорила Сабрина, переждав, когда у сестры кончился новый припадок хохота, вызванный все тою же собачьей ошибкою.

— Да, это действительно не особенно далеко, — созналась Вега. — Но я…

И она недоговорила.

— Что же ты? — настаивала Сабрина. — Трусишь?

— Да… есть немножко.

— Чего же? Волков? Если их, то я могу вполне успокоить тебя. Вот уже более полусотни лет прошло, как, по словам здешних старожилов, в лесу здесь видели последний раз волка. И этот волк, очевидно последний представитель своей породы в этих местах, здесь был тотчас же убит. Здешнее население, происходящее от древних кельтов, питает наследственную неприязнь к волкам. Подозреваю, что это — последствие известного несчастья с инфантом Левеллином.

— Ах нет, я боюсь вовсе не волков! — с новым взрывом смеха возразила Вега. — Напротив, мне бы очень хотелось встретить хоть одного, Гектор вступил бы с ним в бой и наверное остался бы победителем… Что, Гектор, правду я говорю, а? Неужели ты осрамился бы?

Дог несколько раз очень выразительно гавкнул в ответ на этот обращенный к нему вопрос, причем энергичнейшим образом размахивал своим огромным пушистым хвостом. Приласканный за это смеющеюся хозяйкою, он, ободренный и обрадованный, пустился в погоню за новою партией овец, и все с тем же результатом.

— Чего же ты тогда еще можешь бояться? — не унималась Сабрина. — Призраков, что ли? Но и их не водится в здешних лесах. А если бы каким-нибудь чудом и водились, то они вообще не страшны днем, а до наступления темноты мы вернемся домой.

И Сабрина, в свою очередь, громко рассмеялась, хотя это было так же мало свойственно ей, как несвойственно было ее сестре говорить серьезно. Но как раз в это время Вега сделала серьезное лицо и заговорила таким же серьезным тоном. Очевидно, у каждой из сестер была своя причина перемениться на время характерами.

— Ну вот ты наконец и развеселилась, и я рада этому, хотя то, что меня тревожит, вовсе не шутка, — сказала Вега.

— А ты скажи, в чем дело, тогда я и буду знать, как относиться к этому, — продолжала со страхом Сабрина. — Если тебя пугают не волки и не призраки, то кто же или что? Уж не мерещатся ли тебе какие-нибудь особенные лесные звери, как Гектору?

— Ты угадала, Сабрина: звери самого страшного типа — двуногие…

— А!.. Да, двуногие звери действительно самые страшные… Но насколько мне известно, у нас, в глуши нашего Фореста, таких зверей не существует, значит, твоя боязнь не имеет никаких оснований.

— Ты забываешь, Сабрина, что в Монмаутсе и Лиднее поднялись целые толпы разнузданной черни, — возразила Вега. — Может случиться, что такая шайка забредет и сюда. Что же мы тогда будем делать?

— Ты говоришь глупости, Вега! Монмаутским и лиднейским бунтарям нет никакой надобности заходить сюда. Наши же руардинцы и дрейбрукцы, хотя тоже начинают волноваться, но женщин никогда не обижают, не только таких, как мы с тобой, но даже и совсем простых. Этого у нашего коренного населения никогда не водилось. На это способен только тот иноземный сброд, который созвал сэр Джон Уинтор в Лидией, да так называемые роялисты, околачивающиеся в Монмаутсе и возле него. Кавалеры тоже! Хвалятся чистотою своей крови и галантностью манер, а на самом деле это позор страны. Пьяницы, моты и игроки. Никого и ничего не уважают — ни друг друга, ни посторонних, ни почтенных старцев, ни женщин, всячески оскорбляют государственную честь, народное и общественное достоинство… Хороши кавалеры, нечего сказать!

Смех молодой брюнетки был саркастический. Видя, что сестра слушает ее с видимым сочувствием, она продолжала:

— Но уверяю тебя, дорогая моя трусиха, что и эти прекрасные кавалеры сюда не заберутся. Им совсем нечего делать в Форесте. Они знают, что наши бравые форестерцы все как один человек стоят за парламент. Нам лично, поверь, они ничего дурного не сделают, если бы даже и встретили нас тут одних. Напротив, они будут очень вежливы и почтительны к нам, в особенности когда узнают, кто мы. Ведь наш отец пользуется среди них большою любовью и уважением за то, что принял их сторону против насильника Уин-тора. Я горжусь этим.

— Горжусь и я, — заявила Вега, — и не меньше тебя люблю наших славных форестерцев. Не их и боюсь я… Но, вообще, что ты ни говори, а нам, право, пора домой, в наш милый