Тепло… грейся, грейся… расти скорей, миленькая. В тебе только и утешение…»

Володя, вернувшись в этот день с работы, застал дверь комнаты закрытой изнутри, у порога стоял чемодан. Володя опешил. Начал стучать в дверь.

— Кто там? — спокойно спросила Зина.

— Что еще за фокусы выдумала?

— Никакие не фокусы. Уходи жить, где жил раньше.

— Да ты что, спятила?

— Я говорю серьезно.

— Зина!!

— Не о чем больше разговаривать.

— Зина! Открой! Открывай сейчас же!..

На шум начали выглядывать соседи, одна соседка, которую Володя терпеть не мог, даже совсем вышла из своей комнаты. С любопытством глядя на Володю, она тонким голосом полупропела:

— Это оригинально. Нет, это экстравагантно. Экстраординарно.

— Ну, погоди же! — в последний раз крикнул Володя и, сверкнув глазами на «экстру», подхватил чемодан и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.

— Выходит, что же? — проговорила для себя соседка. — Выходит, странно… Странные эти алкоголики, когда напьются…

На другой день, когда Зина ушла на работу, Володя вернулся, спокойно открыл дверь — у него был свой ключ, выложил из чемодана свои вещи, развесил рубашки и костюмы по вешалкам, лег в постель и заснул безмятежным сном (эту ночь он провел на автобазе, измучился, не выспался, продрог). Зина появилась уже после полуночи — работала во вторую смену. Нисколько, казалось, не удивилась, что Володя дома. И наутро ничего не сказала ему. Но через несколько дней, вернувшись с работы, Володя застал дверь комнаты вновь закрытой, чемодан стоял у порога. Это его не на шутку обозлило.

— Опять фокусы! — закричал он. — Зина!

— Уходи! — только и был ответ.

И сколько ни ругался и ни проклинал Володя, так дверь и не открылась. Соседка успела Володе на прощанье сказать, что это уже не экстравагантно, а сверхэкстравагантно! Володя, проскрипев зубами, хлопнул дверью и ушел. Но, разумеется, на другой день снова явился, когда Зины не было дома. И снова жил несколько дней…

Однажды, когда Володя спокойно лежал в постели, Зина пришла домой не одна, а с участковым милиционером.

— Ваши документы, — вежливо попросил участковый.

Зина стояла рядом, скрестив на груди руки.

Паспорт был, конечно, в порядке, но уж чего не было у Володи, того не было, — прописки на данной жилплощади.

— Прошу вас впредь проживать по месту прописки, — откозырял милиционер. — Если, конечно, не хотите осложнений, — добавил он, еще раз козырнув.

В следующий раз милиционер не был уже так учтив и вежлив; документы, конечно, проверил, но не советовал больше проживать по месту прописки, а попросил проследовать за ним в отделение милиции.

Володю, конечно, отпустили, но строго-настрого предупредили, и вот тут наконец он почувствовал, отчетливо осознал, что Зина с ним не шутки шутит.

Было Володе двадцать девять лет. Работал он шофером автобуса; со времени демобилизации он работал и на такси, и на банковских машинах, и на обычных грузовых, пока наконец не застрял в первом автобусном парке. Он любил машины потому, что с ними он чувствовал себя хозяином положения. Особенно нравилось ему «вкалывать», хотя это самая тяжелая работа, на такси, где он чувствовал себя богом. В то время план был еще двадцать восемь рублей, выполнял он его легко, играючи, войдя поначалу в число «вокзальщиков», затем «аэродромщиков». «Аэродромщики» — это целое королевство таксистов со своим «внутренним» уставом. Войти в это общество не так просто и легко. Нужна «рука», «рекомендация», на «совете» решается, принять человека в содружество или нет. Законы у них жесткие, однажды не выполнивший их выбывает из содружества навсегда. Володя, перехватив у «своего» же прилетевших из Якутска подвыпивших пассажиров, был не просто выдворен из содружества, но содружество еще и отомстило ему. «Совет» постановил, чтобы Володя трижды попал в руки контроля, и Володя попал; с такси пришлось расстаться навсегда. Тогда Володя устроился на базу, обслуживающую отделение Госбанка, где тоже можно было работать «налево»; но вскоре не выдержал однообразия маршрутов, а главное — зависимости от инкассаторов. Уволился, занялся перевозкой молока. За молоком приходилось ездить из Москвы километров за двести — двести пятьдесят, а то и за все триста — триста пятьдесят, особенно зимой. Работа была лихая, интересная, трудная, но «богатая». За одну десятую процента, приписанную в акты по фиксации жирности молока, получал, бывало, в награду по ведру сметаны и куску масла килограммов на пять; жить можно было. Потом Володя на полном ходу перевернул пустой фургон — был выпивши; жив остался, но машину покалечил основательно. Уволили. Так и попал наконец в автобусный парк. Сначала работа не нравилась — раздражали спешка, бестолковость, непонятливость пассажиров, — но вскоре привык, смирился со своей долей, а впоследствии, как это всегда бывает, нашел в ней и приятные стороны.

За одну смену можно было завести несколько знакомств — на выбор; было это хоть и не так богато, как в такси, но все-таки… В общем, без женщин жить не приходилось, а это, быть может, единственное для мужчины, ради чего стоит жить, рассуждал Володя. Так однажды он и познакомился с Зиной; поразила — или привлекла — она его тем, что при большей мягкости и доброте, чем другие женщины, она долго не подпускала его к себе, не позволяла даже целовать себя. И вот вместо того, чтобы плюнуть на нее — мало ли других женщин! — Володя вдруг потянулся к Зине; трогало его еще то, что никогда, ни разу за все время их знакомства Зина не подчеркнула, не намекнула, что она инженер, а он простой работяга. Ей было неважно, кто он, важно, какой он; когда он это понял, то начал себя вести так, как ей хотелось; стал внимательным, аккуратным, а главное — серьезным. Добился Володя своего, лишь сделав Зине предложение, — с тех пор Зина и оставалась «вечной невестой». Володя перебрался жить к Зине, но о свадьбе словно забыл. Когда Зина начинала укорять его, он морщился, сердился, хлопал дверью и уходил в общежитие. «А то и вообще уйду!» — говорил не раз. За три года он настолько привык к своим капризам, что уже и жить без них не мог. Бывало, вообще ни с того ни с сего хлопнет дверью — и ушел. Особенно любил показать характер, когда Зине было тяжело: ей, например, в больницу идти (и страшно, и стыдно, и мерзко), а он хлопнул дверью и был таков. Как мучилась она в такие дни, как ненавидела и презирала его! Но зато как гордился Володя: каким-то шестым чувством он угадывал, что чем независимей он ведет себя, пусть даже жестоко, тем в большей зависимости будет от него Зина. Так и было. В конце концов Зина смирилась со своим положением,