Испанские осведомители сообщают, что Лютфи-паша пытался унизить морского волка, относясь к нему как к обыкновенному реису[1884]. И, вероятно, это были не просто сплетни. Сам Лютфи рано завершил карьеру, поскольку поднял руку на дочь османского султана Селима Явуза. В истории, которую Лютфи составил в своем имении в Дидимотихоне (осм. Диметок), он критикует Хайреддина: «И пока паша Хайрюд-дин [по-османски и по-арабски – „благость веры“] настолько угнетал мусульман и губил столько душ, пушки его полнились каменными ядрами, а сердце – гордостью: „Стал я падишахом для Магриба“; выйдя же на стезю беды и насилия, которое его гордость причиняла мусульманам, он пал так низко, так что и словами не пересказать»[1885].

Не раз Хайреддин и османские командиры, привыкшие воевать на суше, расходились во мнениях. Например, в 1537 году, в походе, совершаемом против албанской знати, капудан-ы дерья отказался высаживать на берег солдат, чем рассердил пашей Хюсрева и Мустафу[1886]. В том же году во время османской осады острова Корфу (Керкира) его разногласия с Аяш-пашой – по крайней мере, по мнению венецианцев, – сыграли весомую роль в провале этой кампании[1887]. Еще через год, погнавшись за сбежавшим врагом в морском сражении у Превезы, Хайреддин решил не полагаться на милость тумана с ветром, и это вновь стало поводом для раздоров.

После смерти капудана Хайреддина его место занял не Тургуд и не Салих, а Соколлу Мехмед-паша, выходец из Эндеруна, и только много позже представителю корсарства удалось занять высший военно-морской пост. Это очередной знак того, насколько алчно относились к своей монополии на государственную службу сановники Эндеруна. Все же проблема не только в этом; можно найти много примеров того, как вельмож, получивших образование во дворце, выводила из себя непокорность героев пограничья. В частности, Тургуд, почти не имевший друзей в Стамбуле, навлек на себя атаку флота Габсбургов, завоевав Махдию и Монастир; вынудив же Османов к ответным действиям, он тем самым нарушил перемирие, которое едва удалось подписать тремя годами раньше. Когда реиса вызвали в Стамбул для отчета за сожженную им венецианскую барчу, он, испугавшись, что Рюстем-паша велит казнить его, отклонил приглашение и скрылся в Магрибе, став на путь беглеца[1888]. Судя по высказыванию Рюстема-паши перед венецианским байло, несложно догадаться: скорее всего, Тургуд опасался за свою жизнь отнюдь не из-за паранойи. Великий визирь, хорват, заявил, что наш гази – «злодей и корсар» (un ladro et un corsaro), от которого нечего ожидать добра (non ha fatto ne fara mai bene); два этих эпитета он, по-персидски, использовал почти как синонимы. Тургуд и корсары вроде него были в прямом смысле слова предателями (traditor) и погубили многих мусульман во время захвата Махдии, ибо рушили (ruinar) мечети и сознательно попирали ахиднаме[1889].

Как ранее заметил Захит Атчил, неудивительно, что Рюстем-паша, стремившийся к мирной политике, основанной на торговых инвестициях, хотел бы видеть во главе флота своего брата Синана, а не Тургуда, не так давно нарушившего перемирие с Габсбургами[1890]. Тем не менее комментарии Рюстема можно расценивать и как объяснения великого визиря, пытавшегося отстраниться от корсаров и уберечься от дипломатических инцидентов, связанных с попранием ахиднаме. Мы не будем объяснять все проблемы, возникшие между Рюстемом и корсарами на основе его заявлений в беседе с байло. Однако, если оценить события, картина такая. Появление Синана, младшего брата Рюстема, на посту капудана; нападение на Триполи вместо Махдии, отбитой Габсбургами у Тургуда; и назначение каида Таджура Хадыма (осм. «евнух») Мурада взамен последнего, – все это лишь обостряло противостояние великого визиря и славных гази. Не добившись желаемого в 1550 году, Тургуд на следующий год опять потребовал от Османов напасть на Махдию, но Синан и на этот раз предпочел сделать сопернику пакость, ограничившись походом на мальтийский остров Гоцо[1891]. И, конечно же, начались волнения. Конфликт Тургуда с капуданом обсуждали в каждом средиземноморском порту[1892]. Сплетни перешли все границы, и в Венеции уже говорили, будто бы капудан возвратился в Стамбул не только с Тургудом, но и с женой и детьми последнего, которых решил взять в заложники[1893]. Как вспоминал байло Доменико Тревизано, капудан затеял скандал, утверждая, что Тургуд не проявляет к нему уважения (gratitudine), не оказывает знаков почтения и не признает его великолепие и величие (dimostrazione di riconoscer la grandezza della magnificenza sua)[1894]. Через два года наш упрямый корсар едва не поплатится за такое поведение. Ему словно не хватало поста санджак-бея Карлы или места бейлербея Триполи, и Тургуд вознамерился управлять Алжиром, а Рюстем, конечно же, преградил ему дорогу. Но настоящий корсар ни за что не сдается. Упрямец лично направился в Эдирне (бывший Адрианополь) и все-таки захватил себе пусть и не Алжир, но Триполи. По крайней мере об этом помнили современники османского хрониста Катиба Челеби (1609–1657)![1895]

Впрочем, среди визирей были и другие, кто не любил Тургуда и других корсаров. В 1549 году Ибрагим-паша, оставшийся в Стамбуле в качестве каймакама [местоблюститель великого визиря], жаловался на Тургуда послу короля Фердинанда[1896]. От гнева Рюстема не удалось скрыться и Хасану-паше, бейлербею Алжира. Жадный садразам затребовал доход от хамама, построенного Хайреддином, и, не получив ничего, лишил корсара высокого поста[1897].