С одной стороны, руководство страны осознавало непреходящую роль русского народа в Советском государстве. Факт особого вклада русского народа в Победу учитывался советским руководством, кульминацией чего стало выступление И. В. Сталина 24 мая 1945 г. на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной армии. И. В. Сталин поднял тост «за здоровье русского народа», назвав его «наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза», заслужившей «общее признание, как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны», имеющей «ясный ум, стойкий характер и терпение». И. В. Сталин подчеркнул, что «доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила» победу в войне[2189]. Ведущие средства массовой информации сразу же объявили, что тост И. В. Сталина «является классическим обобщением того исторического пути, который прошел великий русский народ»[2190].

С другой стороны, русский «патриотизм досоветского периода» был признан «исторически ограниченным»[2191], что проявилось в установлении первенства «советского» патриотизма над «русским». Говорилось о «русской» армии, но о «советском» народе[2192], история Русского государства и Российской империи стала подаваться как «великое прошлое советского народа»[2193]. Утверждалось, что государственная идеология в СССР — это не узконациональный, а «советский, социалистический патриотизм»[2194]. Как и прежде, провозглашались нерушимость дружбы и равенства народов в СССР[2195]. Данные о награжденных давали материалам пропаганды основание утверждать, что советские герои «олицетворяют все народы и национальности нашей страны»[2196].

Одним из главных аспектов новой политики стала борьба с «великодержавным шовинизмом», который, как считали власти, стал следствием превалирования русского национального фактора в советской политике 1941–1943 гг. «Великодержавные» тенденции среди интеллигенции ярко проявились в ходе совещания историков, организованного в ЦК ВКП(б) в мае — июле 1944 г.[2197] К началу 1944 г. среди советских историков выделились две группы, которые придерживались противоположных оценок присоединения к России «национальных окраин» на разных этапах ее истории. Представители первой группы, объединившиеся вокруг заместителя директора Института истории АН СССР А. М. Панкратовой, считали такое присоединение «абсолютным злом» для присоединявшихся народов[2198]. Такой подход нашел отчетливое выражение в труде «История Казахской ССР» (ответственные редакторы М. Абдыкалыков и А. Панкратова), изданном в 1943 г.[2199] При обсуждении этого труда в редакции «Исторического журнала» 12 октября 1943 г. академик В. И. Пичета и некоторые другие историки поддержали авторов «Истории Казахской ССР» в их исторических оценках[2200].

Представители второй группы историков во главе с академиком Е. В. Тарле говорили о необходимости не только пересмотра теории «абсолютного зла», но и кардинального возвращения исторической науки на национально-патриотические позиции. Например, профессор А. И. Яковлев, выступая на заседании в Наркомате просвещения 7 января 1944 г., говорил: «Мне представляется необходимым выдвинуть на первый план мотив русского национализма. Мы очень уважаем народности, вошедшие в наш Союз, относимся к ним с любовью. Но русскую историю делал русский народ… Мы, русские, хотим истории русского народа, истории русских учреждений, в русских условиях»[2201]. Позиция сторонников Е. В. Тарле была здоровой реакцией на гиперкритику национального прошлого, которая была характерна для периода 1920-х — начала 1930-х гг. В условиях войны и перемен в национальной политике эта ответная реакция приняла «подобие русофильства»[2202].

Однако позиция сторонников Е. В. Тарле подверглась атаке со стороны группы А. М. Панкратовой. 2 марта 1944 г. А. М. Панкратова направила члену политбюро ЦК ВКП(б) А. А. Жданову письмо, в котором обратила его внимание на то, что «среди работников идеологического фронта появились тенденции», в основе которых «лежит полный отказ от марксизма-ленинизма и протаскивание — под флагом патриотизма — самых реакционных и отсталых теорий… отказа от классового подхода к вопросам истории, замены классового принципа в общественном развитии национальным, реабилитации идеализма, панславизма и т. и.». В своем письме на имя И. В. Сталина, А. А. Жданова, Г. М. Маленкова и А. С. Щербакова от 12 мая 1944 г. А. М. Панкратова просила найти «возможность обсудить положение и задачи советских историков в условиях Великой Отечественной войны и помочь нам выправить наши недостатки»[2203].

Партийные органы выступили с критикой и той и другой группы историков. В первую очередь получила осуждение книга «История Казахской ССР». В докладной записке Комиссии партийного контроля от 30 января 1944 г. говорилось, что «эта книга пользы не принесет», а также «может стать оружием в руках казахских националистов», так как «взаимоотношения казахского и русского народа [в ней] выглядят только как враждебные». На «Историю Казахской ССР» была запрошена рецензия у секретаря ЦК КП(б) Узбекистана У. Ю. Юсупова. Очевидно, сделано это было с той целью, чтобы получить критические замечания от представителя власти в одной из национальных республик и таким образом избежать обвинения в «великорусском шовинизме». 23 мая 1944 г. У. Ю. Юсупов дал отзыв, в котором подверг авторов книги критике за то, что они «рассматривают колонизацию Казахстана как абсолютное зло», а «все массовые национальные движения, происходившие в Казахстане… как прогрессивные и революционные», «допускают… изолированное рассмотрение истории казахского народа», «приукрашивают и идеализируют экономическое и культурное развитие казахского народа до завоевания Казахстана царской Россией»[2204].