У меня совершенно вылетело из головы, что он абсолютно бесполезен против мертвецов.

Как бы то ни было, с оружием в руках я чувствовал себя увереннее. Шаги остановились у нашей комнаты, дверь медленно открылась, и на пороге появилась старуха с широко открытым от изумления ртом. Обычная, дрябленькая, относительно сухая и чистая, что было странно — сохраниться в таком гнилом воздухе, жить в этой вони, висящей на деревьях, подымающейся от земли, сыплющейся кристаллами с потолка в чай, в соль, в горячую пищу? Бр-р.

— Как вы сюда попали? — спросила корморская бабушка строго, вострым буравчиком пропилила меня, как сахарную голову, насквозь.

Я удивился не меньше ее самой. Это был первый пожилой человек, встреченный мною на Амторе! Первая бабушка! От ее голоса уши мои загорелись, я вытаращился.

— Что вам здесь нужно? — задала старуха следующий вопрос возмущенным тоном. — Вон из моего дома, окаянные трупы! Я не потерплю в своем доме ваше чертово племя! Вон!

Я изумленно воззрился на нее.

— А ты разве не труп, бабуля? — спросил я ее подозрительно.

— Что?! — закричала она. — Как ты, жмурь, смеешь!

— Мы тоже живые, — сказал я ей.

— Вы? Живые? — шепнула она, взявшись за грудь. Охнула и подгребла. — Сейчас я посмотрю вам в глаза. Ну-ка, вынь зорьку… — шепнула и уставилась с любопытством. — Да, судя по вашим глазам, это так. Не жмурь. Правда, говорят, будто Скоур придумал, как можно сделать так, чтобы у трупов глаза блестели вроде живых. Кусочки слюды лепит. Плюет, слюна ж едка у него, гаже клея. Как схватится — он и лепит…

— Больше не слепит, бабуля, — повторил я. — Боюсь, теперь он сам станет как зомби…

— Чего станет? Громче говори, сынок… Не поняла, как же вы очутились в Корморе? Я знаю здесь всех живых людей, а вас что-то не припомню. И женщины тоже живые? Не жмури?

— Ну, может, сожмурятся, если за попу ущипнуть… Да-да, все живые, — ответил я быстро. Я пытался понять, можно ли ей доверять и просить у нее помощи. Похоже, наша была, пра-правильная бабуленция. Ненавидела Скоура. Однако мои глаза столько раз уже обманывались. А мы полностью сейчас зависели от нее. Правда, особого выбора у нас не было.

— Мы беглые узники Скоура. Нам нужно выбраться из города. Сейчас все зависит только от тебя. Человек ты или труп. Если человек живой, ты поможешь нам, если мертвица, под живую бабушку разрисована, — выдашь Скоуру на растерзание.

— Скоур не дождется, чтоб я выдала вас! — ответила нам резко старушка. Ненависть на ее сморщенном личике стала лица больше, больше дома и улицы, размером в целый город, во как. — Я никого бы не выдала этому труподелу паскудному, только мне невдомек, как вам помочь. Боюсь, детки, навеки вы останетесь здесь. Не выбраться из Кормора, Скоур этим пользуется. Мертвые часовые не спят.

— Я проник в Кормор так, что ни один часовой меня не увидел. Поэтому не надо заливать, дорогая. Мне только нужно найти один дом, и тогда я смогу выбраться отсюда. Один только дом.

— Дом? — переспросила она.

— Дом, в котором начинается туннель, проходящий под Герлат кум Ров и ведущий в Хавату.

— Туннель в Хавату? Вот так новость. Какие туннели в Хавату? Ты не ошибся, сынок?

— Рад бы ошибиться. Но до того, как попал сюда. Не было бы туннеля, не было б и у меня хвороб… Легко бы помер, — улыбнулся я. — Нет, не ошибся, мать. Я шел по нему прошлой ночью.

Она покачала головой.

— Туннель до Хавату, кому сказать… А мы тут живем, не знаем. Давно б утекли… Ума не приложу, чем вам помочь, но в любом случае и спрячу, и накормлю. У живых в Корморе принято помогать друг другу.

— Выходит, здесь есть еще живые люди? — спросил я.

— А то. Мы у него плановые старики. Должны помереть естественной смертью, от возраста и болезней. На это у него большие надежды. Нас всего несколько человек учтенных. Скоур не смог добраться до всех.

— Производительность не та, — ухмыльнулся я.

— Наша жизнь напоминает кошмар, приходится вечно прятаться…

— Так чего ж вы прячетесь-то?

— Потому что «естественная смерть» в понимании Скоура, — вдруг сказала Дуаре звучным голосом, — это жизнь в его вонючем дворце, в лазарете, под трубочками. Он хочет наблюдать за процессом старения.

— Мне казалось, что амторианцы никогда не стареют.

— Так-то оно так, — шамкнула бабка улыбчиво, — да сыворотку в Корморе днем с огнем не отыщешь. Она у нас тоже была, пока не объявился Скоур и не забрал ее у нас. Обещал, что сотворит новую расу, которой эта сыворотка будет уже не нужна, так как стареть в ней никто не будет. Последний раз я делала прививку так давно, что действие ее уже кончилось. Теперь я совсем постарела, и жить мне осталось недолго. Смерти я не боюсь, только бы Скоур не обнаружил мое тело. Все, кто здесь остался в живых, хоронят своих умерших родственников тайно дома в подполе. Мой муж и два сына лежат здесь под полом… Ай, девочка-то вся в грязи… Воды я вам сейчас соображу…

— Да уж, хуже жабы болотной, — сказал я, подводя к бабуле смутившуюся Нальте. — Отмой ее нам, чтоб не стыдно в Хавату везти…

— Надо же, живые, — бурчала старуха, ведя нас по лестнице. Она касалась то моего живота, то щеки Нальте, водила ладонью по плечу и спине. Вот Дуаре не трогала — та отстранялась с холодным выражением лица, точно насмерть замерзла. — Теплые, — сказала она, потом слушала сердце. Как будто сроду не чуяла жизни. Затем вывела нас во двор, там стояла еще одна бедная, неказистая лачуга. Проводила в дальнюю комнатку и велела оставаться там. — Я сейчас все принесу. И воды, и поесть. Ты такая молодая и красивая, — обратилась вдруг к Дуаре, — а точно мертвая стоишь! Горе у тебя?

— Горе, бабушка, — понуро ответила Дуаре и отошла.

— Что ж ты до горя довел ее? Плохо любишь, — сказала старуха, почему-то сразу определив нашу внутреннюю ситуацию. Стара, а не дура.

— Бедняжка, — проговорила Нальте, когда женщина вышла. — Ей от жизни уже нечего ждать, кроме могилы. И то если Скоур не лишит ее и этого. Чудная какая-то! Вот она, старость! Я об этом даже не подозревала. Неужто и я тоже когда-нибудь состарюсь, если не окажется сыворотки, и стану такой же страшной? Ужасно! Лучше могила, чем старость! Какой кошмар!

Как необычно было оказаться свидетелем первой встречи девятнадцатилетней девушки со старостью.

Я подумал, что и те молодые люди, что привыкли видеть стариков, могут,